И даже Савел, снимая расположенные лица, радовался, как хорошему обеду с чудесным вином, и потом снова надо будет ждать очередного насыщения.
«Новые гунны» расступались перед колоннами и, казалось, сами ощущали эту полную свободу в организме. Хотя эти смешные стражи в своих кожаных касках готовы вырасти в темную силу, обороняя свое превосходство перед толпой.
Наконец, на главной площади парадов начался митинг независимого вече.
Мы с Эдиком, лидеры протеста, вышли на зиккурат. Я больше чувствовал себя почетным представителем первой волны диссидентов.
Эдик видел толпу как в тумане, и это был слитый организм, в котором исчезла отстраненность и равнодушие к судьбе чужих.
– Свободны ли мы? – закричал он, тряхнув своей шелковистой гривой.
Да-а! – ахнула польщенная толпа.
– Свободная зона – это мы! – бросил он в толпу простой лозунг.
– Мы-и! – радовалась свободе толпа.
– Кто виноват, что мы не чувствовали доверия друг к другу? Что так называемый Общественный договор, как пила, режет по живому?
– Власть! – ревела толпа, в этот миг ощутившая свою непричастность к злу, как чему-то постороннему. Агрессивная вольница махала дубинками, вынув их из-под халатов.
– Почему нами правит мистическая сила вражды, и этому нет и не будет конца?
– Враги! – разноголосо кричали в толпе.
Эдик прокричал:
Как хорошо вдруг осознать свой выбор!
Чтоб фатализм стал мигом бытия,
Чтоб из кумиров неподсудных выпер
Топор, что нас рубил, судьбой таясь.
Я не выдержал и взял слово.
– Нет, не враги мешают нам! Жизнь изменяется не властью, а самими нами. Ни революции, ни густая сеть гражданских обществ не способны разорвать ничем не уничтожимую паутину, которую мы создаем сами, плетем из себя. Только новое мышление может разорвать паутину всеобщего недоверия. Тогда вечный круговорот Красного колеса истории, наконец, прекратит свой холостой ход.
В толпе среди аплодисментов раздался свист. Эдик с недоумением посмотрел на меня.
После митинга, уже поздним вечером, мы сидели в ближайшей таверне, где подавали разваренный белый рис, пышные лепешки с луком и пиво. Пища здесь отличалась от безвкусной на моей родине. Рис первозданно вкусный, как в детстве, хлеб, выпеченный в печи или на очаге, с чудесной слоистостью древней пшеницы. Значит, дело не в детстве, где пища вкуснее, а в моем будущем выродилось со временем зерно! Или ее приготовление стало машинизированым.
В полутьме стен из темного дуба – уже наработанной старины семейного заведения, между нами царило оживление. За столиками вокруг сидели такие же оживленные люди, с моими глазами.
