«Уловки» из пережитого мной опыта не вызывали длительного интереса в слушателях, как что-то отвлеченное. Прилежные ученики просто заучивали услышанное, как принято в бурсах. А когда выходили, их мысли снова возвращались в безнадежные серые будни.
Но были совсем другие школяры. Один, самый продвинутый, Остромысл, привязался к нам с Эдиком, он любил поэзию, потому что догадывался, что только так можно по-настоящему выразить то, что чувствует в себе.
Скоро вокруг меня образовалась группа учеников, я бы сказал, предчувствующих будущее, в котором я жил.
После пожара в Свободной зоне нас пригласили во дворец шаньюя. Стража из «новых гуннов» провела нас в столовую.
Теодорих II, худенький, как пацан, встретил нас, вытираясь махровым полотенцем после утреннего купания в своем одиноком бассейне. Пригласил нас к завтраку.
Мы с Эдиком сели за длинный стол. Подали свежий творог и экологически чистый салат.
Казалось, он был рад видеть нас. Чистое чувство прежнего братства промелькнуло между нами.
– Восстановили ваш, как это… футурополис?
Мы были сдержанны. Обида на него оставалась, хотя чувствовали, что он негласно защищал нас от преследований. Бывают заблуждения в суждениях о людях.
– Обошлись без помощи власти, – сухо сказал Эдик.
Теодорих через стол положил свою ладонь на его руку.
– Ну, без помощи власти вас проглотят. Я рад, что вы не сдаетесь. Продолжайте. Может быть, что-то получится. Хотя стену не прошибешь.
– Так ли? – усмехнулся Эдик, снимая очки, отчего его лицо сделалось беззащитным.
– Да, буду рад, если вам удастся сдвинуть что-то в мозгах подданных. Я не могу изменить гуннов. Должно пройти несколько поколений. Народ – раб по натуре.
– А кто это насаждает?
– Это не я произвожу аресты. Не я приказываю судам делать только обвинительные приговоры. Это не я ввожу цензуру.
– Тогда кто же?
– Слишком ретивые чиновники парламента. Добились демократии, избрали самых наглых, лезут с ногами, мать твою… Ограничили монарха в правах, сковали по рукам и ногам. И – вся трусливая исполнительная рать. Прикажут, так они лоб расшибут. Трусость насаждает самоцензуру.
– А еще кто? – скривился Эдик. Теодорих помедлил – не хотелось говорить одно и то же.
– Вы! Своим идеализмом, нетерпимостью, призывами к хаосу. Вы представляете себя праведной стороной. А кто вознес вас на это место? Вы – сами себя. О насилии власти, закрепощении обычно говорят те политики, кому позволено все. Сами закрепощенные молчат, видимо, сомневаясь. Что вы знаете об управлении таким монстром, как государство? У вас же нет опыта. Дилетанты!
