Мы должны поэтому начать с выяснения, в каких группах вообще возникло человеческое поведение, и как оно приобрело черты человечности или, по выражению Конта, «альтруизма». В попытках определить эти группы проявляется характерная для Хайека беспомощность мышления – как и во всех случаях, когда ему приходится отходить от своей излюбленной темы о преимуществах рыночного хозяйства. Из путаных объяснений автора видно, что он думал о таких группах, как «семья», как «небольшая кочевая орда» (по-видимому, племя), или как малое государство, вроде греческого полиса. Но эти группы совершенно различны по своей природе. Греческий полис был уже очень сложным обществом, с весьма разработанным законодательством и развитым денежным хозяйством. Может быть, Аристотель и в самом деле предпочитал такое государство, где все граждане могут слышать одного и того же глашатая, но от него же мы узнаем о государственном строе Афин, где точность и «абстрактность» правил поведения мало чем уступали нормам современного общества – для которого они и послужили образцом. Ссылка на греческие полисы имела бы смысл разве лишь в применении к архаическим племенным союзам времен ахейского и дорийского завоевания, но есть все основания полагать, что и там мы не обнаружили бы источников непосредственной любви к ближним, столь неприемлемой для профессора Хайека.
С другой стороны, семья – гораздо более древнее общественное устройство – все же намного моложе тех групп, где возникла «человечность». Конечно, непосредственное отношение к ближним проще всего увидеть в семье, но возникло оно гораздо раньше семьи, в первоначальной, еще не человеческой группе наших предков, которая впоследствии превратилась в племя. Непонятно, почему Хайек употребляет вместо слова «племя» (tribe) другое слово (band), означающее «отряд» или «шайка». Во всяком случае, он, по-видимому, отдает себе отчет в том, что «альтруистическое» отношение к людям возникло в малой группе вроде племени, наблюдается в малых группах близко знающих друг друга людей, и с трудом переносится на поведение в больших, сложно устроенных человеческих сообществах. Для самого существования «расширенного порядка» такие «моральные правила» совершенно необходимы. Профессор Хайек тщательно обходит содержание этих правил, но, конечно, они должны защищать собственность, лежащую в основе «расширенного порядка». На языке десяти заповедей это значит: «не укради». Но если важнейшей целью человеческого общества является свобода – а профессор без устали напоминает нам, что собственность является необходимой предпосылкой личной свободы, – то, конечно, подразумеваются и другие гарантии этой свободы, прежде всего – правило «не убий», без которого неприкосновенность собственности не имела бы смысла. По-видимому, «моральные правила», на которых держится «расширенный порядок», – это те же десять заповедей, хотя насчет «жены ближнего» может возникнуть некоторое сомнение: как мы увидим, в одном месте профессор Хайек признаёт необходимость каких-то послаблений в сексуальной морали. По-видимому, он не так уж уверен, что ветхозаветный запрет «не пожелай жены ближнего» необходим в его «расширенном порядке», или может быть в современных условиях навязан; но что касается «добра его и осла его», то здесь профессор должен быть непреклонным. Такой избирательный консерватизм очень странен: тот, кто не придает значения святости семьи, вряд ли станет благоговеть перед святостью собственности.
