*
Май-практикант в распахнутой ковбойке,
декабрь в телогрейке продувной —
а в мире пахло воблой и карболкой,
чернилами, белилами, халвой.
Пивком, сырком, моршанскою махоркой
и типографской краскою сырой…
Свободой пахло в воздухе! – поскольку
год надвигался пятьдесят шестой.
И кто там плыл у века посередке,
с Москвой на раскаленной сковородке,
с абракадаброй триггерных цепей?
Дух заварух и вектор эпопей,
вооруженный счетною линейкой
и с чубчиком под взмокшей тюбетейкой.
Быть может, метель над уездной равниной,
аптекарской ступки фарфор соловьиный,
аптекарской скрипки сухой завиток,
печной голубой изразцовый глазок.
С аптечной латынью латунь часовая,
с оранжевой склянкой шкала весовая,
как льется луна сквозь проталины штор
на мраморно-льдистый чернильный прибор.
А это пятно на чернильном приборе
не так уж похоже на черное море
на карте земли, что видна из окна,
чьей вишней бутыль голубая пьяна.
Сорвись же на высшей, неслышимой ноте,
на вишне в компоте, на высохшей плоти,
на вытертых смушках от бывших пальто,
на том, чего больше не знает никто.
Как плачет метель над уездной равниной,
как свищет аптечный фарфор соловьиный,
как спит голубой изразцовый глазок
и грифа скрипичного завиток.
Бумажные пыльные розы свидетельств и метрик,
ты, глина шумера, ты, писчее солнце китая,
уж нас нипочем не научит презрению к смерти
ни цепь землемера, ни жесткая пена морская;
и что бы мы пели, не меряй пространство пехота,
не полнись простор изрыгаемыми кораблями,
когда б не молилась мещора двудонным болотам,
когда б одиссей не пускался путем оловянным;
и кто бы поверил в сюжет возвращенья из мертвых,
архангельским трубам, евангельским судным посулам,
когда бы не плавилась щелочь в прожженных ретортах,
когда бы луна не скользила по черным парсунам;
когда ж канцелярия штамп лиловатый проставит,
ступай хоть до края земли, до конца коридора;
и кто там, младая, пурпурными реет перстами
и склабится нагло из мглы погребального хора?
Сочельник! Горящий наплывом хвои
и канцерофобьи! о как неизменно,
кочуя щекой от плеча до колена,
мы жалуем жалкие стати твои:
…в посаде… нога не ступа… ...рожей…
да вью… Из-под крыши сбежавшая пена
скрывала потухшее веко звезды
с чудесным загибом чернильной ресницы,
чьим светом, сбегая к обрезу страницы,
упорно себя выдавали следы.
И благостен был новогодней страды
сугроб мукомольный с подсыпкой корицы.
Но ярусы бус! но фольянты фольги!
архивы орехов и бронзовых шишек
сулили явленье локтей и лодыжек,
