Бывали часы и дни, когда он почти полностью терял, интерес к своим бесплодным изысканиям, просто ходил по городу, удивляясь запущенности его прекрасных архитектурных ансамблей, заходил в музеи, церкви, гулял по паркам. Но часто, кстати и некстати, его мозг вдруг пронзала, как игла, мысль: здесь ходил Юрий Гэмо.
Свернув с Невского проспекта по Владимирскому, взяв ориентиром видневшуюся вдали колокольню, Незнамов зашагал наугад. Через несколько кварталов он вышел на площадь. Немного покрутившись по ней, побродив по улице Марата, он оказался перед входом в церковь, с надписью «МУЗЕЙ АРКТИКИ И АНТАРКТИКИ». Это было так неожиданно, что Незнамов несколько раз прочитал вывеску и толкнул тяжелую дубовую дверь в полумрак тесно заставленного высокого зала. Под самым куполом парил небольшой, похожий на игрушечный, самолет, видное место занимала палатка зимовщиков-папанинцев. Стенды с документами, какие-то остатки полярного снаряжения — лыжи, образцы костюмов, нарт, полозьев, лодок. В музейном зале чувствовалась прохлада, сохранившаяся в глубине этих вещей, побывавших в невыносимой стуже, среди ослепительных льдов и бескрайних снегов.
— Что вас интересует?
Незнамов вздрогнул, услышав голос, донесшийся как будто из пустоты.
— Меня больше интересуют арктические народы, — ответил Незнамов, разглядев невзрачно одетого человека, очевидно музейного служителя-экскурсовода.
— Народы — это выше… А здесь, на первом этаже, как бы свидетельства героического подвига советских людей в освоении Арктики..
Человек говорил торопливо, словно боялся, что посетитель повернется и уйдет.
— Вам повезло… Скоро музей закроют.
— Почему?
— Во-первых, мы должны освободить церковное здание, во-вторых, посетителей почти нет. Сегодня вы — первый. Даже школьные экскурсии прекратились. То ли денег на это нет, то ли интереса. А жаль, наш музей — единственный в мире.
Второй этаж, видимо, хоры, довольно просторное помещение — было завешано картинами, изображавшими арктические пейзажи. От обилия глазированных айсбергов рябило в глазах, и появилось желание лизнуть эту гладкую лазурь. И хотя, как потом выяснилось при ближайшем рассмотрении, картины были написаны разными живописцами, они производили удивительно однообразное, штампованное впечатление. Незнамов ускорил шаг, чтобы быстрее покинуть это унылое однообразие, как вдруг в ряду картин произошел разрыв, и он увидел нечто, заставившее его остановиться. Внешне в картине не было ничего необычного, ни ярких красок, ни эффектных их сочетаний. Два берега, разделенных рекой и поросших редким хвойным лесом, пастбище для оленей. Людей не было. Но от всего этого веяло таким безмятежным спокойствием, словно само небо излилось со своей вечностью на землю и потекло рекой, разделив берега. Создавалось впечатление, что над самой картиной, на некотором расстоянии от поверхности холста, располагалась другая, невидимая, главная картина, запечатленная душа художника, парящая над таежным пространством. Незнамов невольно оглянулся на своего спутника: ощутил ли он тоже это настроение?
