Афонька не знал, и Белов рассказал…
Они помирились окончательно на паромном пароходе после того, как вахтенный помощник капитана, прочитав бумажку из рук Афоньки, отдал обоим честь и пригласил в каюту.
В селе Кривощеково милиционер Малинкин, прочитав другую бумажку, выданную для этого случая Борисом Аркадьевичем, сказал весело:
– Ну вот, Селянин… Видать, в пользу тебе пошла моя осьмушка… Ну, дай бог, дай бог!.. Значит, на фронт направляешься? Ладно. Принимай Бурана. Он дома, в конюшне: боюсь выгонять на луг – народ разный круг села шляется… не все ж фронтовики? Разные есть на белом свете людишки… А?
Афонька подтвердил, что это, конечно, справедливо, – разные есть людишки и не все фронтовики.
Буран, увидав Афоньку, заржал и потянулся к руке мокрыми губами.
– Погодь, Селянин, – сказал Малинкин, когда Афонька завел Бурана в оглобли. – Я сейчас…
Милиционер вынес из дома крутопосоленный ломоть хлеба и небольшой берестяной туесок.
– Дай-ка Бурану… из своих рук. А туес возьми в дорогу. Подсластишь солдатское бытье… Да и взводного уважишь…
От туеса пахло столь роскошно, что даже у Бурана зашевелились ноздри.
Белов снова вспыхнул порохом. Ни с того ни с сего заорал на всю улицу:
– Чересседельник! Чересседельник подбери! Еще лошадники называетесь, а запрячь коня толком не умеете! Ты, знаешь, для чего в русской упряжке седелка существует?
Старик стал объяснять, для чего в русской упряжке существует седелка.
Афонька слушал с вежливым вниманием, но милиционер Малинкин обиделся:
– Вы, папаша, я извиняюсь, вы зря на нашего брата, мужика, время тратите… Как мы при конях сызмальства, такое ваше руководство, прямо скажем,- нам вовсе без надобности… Вот так, дорогой папаша…
– Ишь – «сыночек» нашелся! Ступай, распахни ворота! Ну, что уставился, как баран на ярочку? Иди открой ворота настежь!
И хозяин двора пошел открывать ворота.
А старик не по возрасту легко взметнулся в плетушку, Афоньке приказал:
– Вались в коробок! – и крикнул Бурану незнаемое Афонькой словечко, короткое и хлесткое, как удар циркового бича: – Пади!
Упряжка вынеслась со двора вихрем, и Буран пошел по улице широкой и размашистой «ипподромской» рысью, мгновенно реагируя на малейшее движение рук старика. Афонька смотрел с благоговением. Афонька никогда не думал, что есть такое высшее искусство управления лошадью, когда и наездник и конь – будто одно целое…
Снова был пароход «Орлик» с паромом и был вольный обской ветер. На пароме старик спросил:
