Месяц дважды умер и родился вновь, и никто не видел даже следа присутствия императорских солдат. Радость и облегчение аггаров так велики, что едва ли кто заметил, как помрачнел Кар.
Хлопоты обустройства прошли мимо, как неясный сон, а ночные кошмары и тянущее беспокойство днем все реальней, все больнее. Спору нет, здесь хорошо. Кар и забыл, каким вкусным бывает воздух, не отравленный близостью проклятой земли, как радостно звенят по весне ручьи; забыл, как ярко зеленеет на солнце молодая трава, как вкусна свежепойманная рыба, когда жаришь ее, посыпая солью, на углях, как пахнет мясо молодого зайца, как обжигающе струится по жилам кровь, когда загоняешь быстрого, полного жизни оленя… Но перечеркивая все, мешая дышать, рядом, так близко, что почти слышишь стук ее сердца, Империя. Эриан, некогда звавшийся братом. Верховный жрец, наместник Бога на земле, предатель и убийца. Мама… Если ей сохранили жизнь. И все, что казалось полузабытым, скрытым под толщей новых забот, воскресает, чтобы являться во снах и наяву.
Его угрюмому молчанию не удивлялись, привыкли. Разве что Дингхор, умеющий читать в душах, обратил внимание, но Кар теперь избегал бесед с вождем. Потому что не одни воспоминания заставляли его метаться, как лихорадке, хватаясь за любое дело, лишь бы занять воспаленные мысли. Но признаться в том Дингхору нельзя никак. С любой бедой, с любым вопросом Кар без колебаний пришел бы к вождю. Но не теперь. Не с этим.
Селение оживало, наполнялось деловитой жизнью. Вокруг зазвучали голоса. Стайка детей — ни одного младше четырех лет, — кто в короткой рубашонке, кто вовсе голышом, промчалась к озеру. Оттуда донесся радостный визг: кто-то решился, разбивая тонкий лед, попробовать воду.
Кар встряхнулся, усилием прогоняя с души тяжесть. Прихватив топор, прошел омытой солнцем улицей туда, где за последними домами были сложены распиленные на чурбаки осиновые и березовые стволы. Пес бежал рядом. Останавливался обнюхать столбик шатра, колесо повозки или забытую чьим-то ребенком грубую куклу и снова догонял человека. Только у самой околицы вдруг кинулся в сторону, как будто вспомнил о незаконченном срочном деле.
Кар потянулся, чувствуя, как расправляются вялые со сна мышцы. Привычно заработал топором — один-два сильных удара, чтобы появилась трещина, вставить клин, забить его глубже, и вот уже чурбак растопырился, готовясь распасться на два куска. Каждый разрубить на небольшие поленья, сложить их в стороне, и все снова…
