— Ты что, снимаешься в кино? Это что за эполеты, русские или французские?
— Снимаюсь, Нина, угадала! Но только это — он похлопал себя по плечу — не эполеты, а погоны советского офицера, подполковника, только что присвоили две звезды. Признаться, еще не привык, петлицы со шпалами, вроде, удобнее были.
— Поздравляю, товарищ подполковник, — обнимая его, сказала мама и спросила:
— Есть весточка от Коки?
— Да, получил солдатский треугольник, воюет, передает всем вам привет, так что пока слава богу жив и здоров.
— Так что ты говорил, снимаешься в кино?
— Ну да, мне поручена роль, — он усмехнулся — не роль конечно, а маленький эпизод, вот там на моем мундире эполеты французского генерала, представь себе, я изображаю адъютанта самого Наполеона! Вот до чего докатился твой брат!
— А что? Из тебя хороший артист вышел бы, не пойди ты по военному ведомству. Ты видный, высокий, выразительный, правда немного сутуловатый, ну, наверное, для киноартиста это не помеха. Пообедаешь с нами? Аннакули будет рад видеть тебя.
— Нет, не получится, машина ждет, да и последние дни я в Москве, кончилась наша короткая передышка, полк укомплектован, на днях отправляемся на фронт. Хочу Володьке показать, как снимается кино, правда, я и сам впервые увидел, как это делается. Признаться, был удивлен, ты не поверишь, какая трудная это работа. Зауважал я артистов. Вообще, фильм почти снят, но остались досъемки сложных батальных сцен, в них участвуют мои солдаты. Картину снимали в глубоком тылу, а в Москве доканчивают, вот мой полк и бросили на это важное мероприятие. Нина, позволь я заберу Володьку с собой на Потылиху, покажу ему кинофабрику, и как снимается картина «Кутузов». Он у меня переночует в моей командирской палатке, отведает солдатских щей и каши, а завтра я тебе верну его в целости и сохранности.
Так впервые я попал на кинофабрику, где создавались любимые фильмы, без которых я и по сей день не могу представить свою жизнь. На «виллисе» крытом брезентом мы подкатили к огромному полю, на котором было множество армейских палаток и за ними возвышалось огромное здание Мосфильма, фасад которого был раскрашен в разные цвета геометрическими треугольниками и квадратами. Я уже знал тогда, что это — маскировочный камуфляж. В Москве так были раскрашены все большие здания. «Вилисс», проехав вереницу армейских палаток, остановился у подъезда. Это был корпус, в котором размещался самый большой павильон киностудии. Часовой отдал честь дяде Шуре, мы вошли в фойе, тускло освещенное синим светом, и пройдя по темному длинному коридору, вошли в огромную железную дверь больше похожую на ворота, и оказались в лагере русской армии 1812 года. Я увидел панорамный фон, который растянулся полукружием в огромном павильоне. Там изображалось небо с багровыми всполохами облаков, по его горизонту был нарисован силуэт Московского Кремля с двуглавыми орлами на башнях в окружении горящих домов, церквей, обугленных стволов деревьев. Клубы черного дыма поднимались к небу, растворяясь и смешиваясь с облаками, создавая тревожную, щемящую атмосферу. Мне было трудно представить, что вся эта огромная «картина» написана красками на полотне. На всем пространстве пола павильона были построены окопы, ходы сообщений, бревенчатые накаты от ядер и пуль, опрокинутые пушки с искореженными лафетами, разбросанные ядра, разбитые повозки, оторванные колеса телег, чернел обгорелый кустарник. На бревнах, на лафетах разбитых пушек сидели живые солдаты в форме русской и французской армииXIX века и ели из алюминиевых армейских котелков алюминиевыми ложками пшенную кашу. Увидев комполка, солдаты встали, но дядя Шура рукой дал знак, чтобы они продолжали обедать. Налюбовавшись увиденным, дядя Шура повел меня дальше, и мы оказались в пошивочном цехе, где работали полковые портные. Дядя Шура представил меня старшине:
