Но роль властелина Рима друзья обсудить не успели — в дверь поскреблись.
Приск распахнул ее так резко, что стоявший за ней мальчишка лет восьми едва не упал.
— Лекарь явился… — сообщил мальчонка, с изумлением заглядывая в комнату — что это хозяин так дергается?
Приск молчаливо махнул рукой в сторону кресла, давая понять, что, мол, раненый здесь, и им можно заняться. А сам вышел в атрий.
* * *
Чудища морские получились почти как настоящие. Рыбы били хвостами и разевали рты, очутившись на берегу, кальмары скручивали узлами щупальца, морские звезды лежали на песке — только протяни руку и возьми. Мастер в точности перенес рисунок хозяина на пол, подобрал камешки с любовью: множество оттенков серого — от темного, почти черного, до мутновато-белого, каким бывает густой туман в дакийских ущельях, синие камешки — от лазури до густого черно-синего (такой бывает морская пучина во время шторма, когда ярится и надувает щеки Борей). А вот и желтый — золотистый, воистину солнечный, а рядом светлый, как лепестки отцветающего лютика…
Кориолла сидела на скамье в атрии, поджидая мужа. Накануне они немного поцапались, и теперь Кориолла первая — как всегда — искала примирения. И еще она надеялась — опять же как всегда — настоять на своем.
Заслышав шаги Гая, Кориолла вскочила, одернула длинную столу — хозяйке богатого дома не пристало расхаживать в короткой тунике даже по комнатам.
— Пойдем в сад, я покажу тебе грядку с левкоями… — улыбнулась она.
Когда она улыбалась, на щеках появлялись ямочки. До рождения сына их не было. После вторых родов Кориолла располнела, но полнота ей шла, делала более женственной.
Перистиль был гордостью хозяйки, ее детищем. С двух сторон окруженный портиками — и в каждом по двенадцать новеньких беломраморных колонн. По углам чернели туи и кипарисы, а на грядках с левкоями творилось розово-лиловое буйство.
«Тот самый кипарис», — подумал Приск, глядя на старое дерево в углу садика.
Тот самый кипарис, что рос еще в дни, когда отец учил недотепу-сына орудовать гладиусом и фракийским клинком. Сколько лет с тех пор миновало? Восемнадцать? Или девятнадцать даже. Ну да, это был 847 год от основания Рима[24], девятнадцать лет назад его отец тренировал в этом перистиле Мевию и юного Гая. Девятнадцать лет пронеслись галопом, посеребрив виски и оставив немало отметин на теле. И на душе — тоже.
Юноша из обедневшей семьи без будущего, сын «врага народа» вернул себе место в сословии всадников, женился на любимой девушке, растил двух чудесных детей. Жизнь удалась…
