Мы побежали к нему, не успев испугаться, потому что не успели задуматься, ведь это и есть то, что в действительности порождает страх, – жуткие мысли, приходящие в голову, – поэтому мы не остановились и продолжали бежать, и мир вокруг казался смазанным пятном, пока мы спешили добраться до ада, который собирался поглотить нашего друга.
Вслед за выстрелами зазвучали крики – и на афганском языке, и на иностранных.
Слышать это было ужасно – испуганные и разъяренные люди выплескивали в крике всю свою ненависть и страх, пытаясь убежать от невидимых пуль и падая, пораженные ими.
Но мы все равно бежали вперед, и я не отрывал глаз от Спанди, моля его остаться в живых и не бояться, потому что мы сейчас спасем его, и я чувствовал, что он слышит меня и мои слова поддерживают его, и мы уже приближались, так что это было почти правдой.
А потом его глаза – глаза, которые я знал всю свою жизнь, глаза, которые были такой же частью меня, как и его, – вдруг расстались с моим взглядом, голова его запрокинулась, и я увидел дыру в его груди, откуда выплеснулась на куртку кровь, и он упал на землю, словно сломанная игрушка.
– Нет! – закричала Джамиля. Она продолжала бежать, а у меня подкосились ноги – от ужаса и боли, и глаза застила тьма. – Нет! – кричала она. – Пожалуйста, не надо! Ведь он всего лишь ребенок!
Отец Спанди отыскал его в больнице и привез в Хаир Хана, чтобы упокоить навечно рядом с матерью.
Я понимал, что это хорошо, и радовался за него, потому что он не раз говорил мне, как сильно скучает по своей матери – когда видит меня рядом с моей.
И я радовался тому, что теперь он будет не один.
Правда, радовался.
Но другой частью своего сердца радости я испытывать не мог, поскольку Спанди был моим лучшим другом, а теперь его не стало, и, пока он спал вечным сном, я должен был продолжать жить дальше, бодрствующий и одинокий.
Я не мог даже представить себе, как это возможно.
Во мне с того дня образовалась дыра – еще одна, вдобавок к остальным, которые уже успел пробить мир своим кулаком. И чем больше я об этом думал и думал о той части меня, которая принадлежала моему другу и которая теперь опустела, тем больше мне казалось, что скоро у меня совсем не останется тела.
Меня поедали дыры.
И хотя я хотел быть сильным – ради него, и ради его отца, и ради Джамили, которая просто сходила с ума от горя, – силы в себе я не находил. Слишком уж всего этого было много. Слишком оно было неправильным. И слезы не давали мне дышать.
