– Но почему же у них нет будущего, если они любят друг друга?
– И каким, интересно знать, тебе представляется это будущее? Женитьба? В Афганистане? – Исмераи жестко рассмеялся и заново раскурил сигарету, успевшую погаснуть.
– Почему бы и нет? – спросил я.
– Это невозможно, Фавад, и ты это знаешь. Они – слишком разные люди, и оба слишком тверды в своих убеждениях, чтобы измениться ради другого.
Хаджи однажды назвал Джорджию птицей – прекрасной, яркой птицей, одна лишь песенка которой рождает улыбку на лице и счастье в сердце. И ты хотел бы, чтобы он посадил эту птицу в клетку наших обычаев и традиций? Ты способен представить себе, что Джорджия, даже прими она ислам, станет жить как жена знатного пуштуна, запертая в доме, не имея возможности выйти, не имея возможности встречаться со своими друзьями-мужчинами, возможности работать? Это убьет ее. Ты же понимаешь.
– Они могли бы уехать… – сказал я, соглашаясь про себя с правотой Исмераи. Выйди она замуж за Хаджи Хана – и через неделю ему, пожалуй, пришлось бы застрелить ее, чтобы не позорила семью.
– Куда уехать? – спросил Исмераи. – В Европу?
Я пожал плечами и кивнул.
– Неужели ты можешь себе представить, что Хаджи будет в состоянии вести подобную жизнь, вдали от страны, за которую воевал, ради которой потерял семью, чья земля – такая же часть его самого, как его плоть и кровь? Если он уедет ради того, чтобы жить с женщиной-иностранкой, разве сможет он вернуться и снова пользоваться уважением, которое он и его родня заслужили за эти долгие, нелегкие годы? Отъезд обернулся бы для него попросту изгнанием, и это разорвало бы ему сердце.
Дело в том, Фавад, что Хаджи и Джорджия – два человека, которые полюбили друг друга в неправильное время и в неправильном месте. И единственный вопрос, который стоит перед ними сейчас, – что делать дальше?
* * *
Исмераи приканчивал вторую сигарету, когда в сад спустился Хаджи Хан. Смуглое лицо его было белым, в глазах стояли слезы, готовые вот-вот пролиться.
Во мне вся кровь застыла при виде его, и я опустил голову.
Он подошел к нам и взял из рук Исмераи сигарету, а тот поднялся на ноги, чтобы с ним поговорить.
– Я ничего не знал, – услышал я тихие слова Хаджи Хана, – она ничего мне не сказала, и я не в силах сейчас достучаться до нее.
– Ей нужно время, – ответил Исмераи, и я вспомнил слова моей матери и поднял на них взгляд.
– Нет, – возразил Хаджи Хан, голосом печальным, но решительным, – ей нужен кто-то, кто подходил бы ей больше, чем я… мы оба это знаем. Но разве я могу допустить такое? В ней – вся моя жизнь.
