И сначала Моника-ой даже не заметила черных лиц и черных бород бадмачей-угольщиков, а когда заметила, улыбнулась им. Моника-ой посмотрела на чернолицых совсем просто. Такие люди ее не пугали. Она их узнала. Все ее чуянтепинские соседи жгли уголь, торговали углем, и она выросла среди них и иначе как дядюшками и братцами их не называла. И они разулыбались ей, когда она появилась в темном четырехугольнике двери, похожая в своем цветастом хан-атласе на горную пери.
Счастливо смеясь, Моника-ой даже радовалась, что она опять на свободе, что ее вырвали из ишанского плена, из мрака хлева, что она дышит чистым воздухом! Её не удивило то, что она не видит комиссара и его спутников. Она даже не задумалась, почему их нет.
— Хорошо смеешься, — сказал за ее спиной низкий голос Kyмырбека. — Раз смеешься, здоровая значит, а здоровая здоровых детей рожает.
Похохатывая, Кумырбек прошелся бочком-бочком, выпячивая свое брюхо и не спуская глаз с Моники. Так прасол на скотском базаре оценивающе посматривает на выведенную на продажу телку.
— Царская дочь, а здорова, не зря жила в хлеву. Что, тебе сено давали? Хо-хо!
Моника-ой ему приглянулась, и он даже сделал движение, чтобы погладить ее по плечу.
Девушка отпрянула и в протянутой руке выставила вперед книжку-талисман. Смутная догадка мелькнула в голове басмача.
— Э, что такое? — зашумел он. Книга сама по себе не вызывала у него страха, но змея на переплете корана озадачила. — Что ты, девчонка, мне суешь?
— Это мой талисман, — прошептала девушка. — Царица змей меня оберегает от злых.
— Ну, я не злой. Я хороший. Убери свой... гм... талисман. Иди! Нечего перед моими угольщиками бедрами вертеть... Иди в дом. Мусульманка ведь.
Он пожал плечами. Что ему до каких-то талисманов. Лицо Моники-он вспыхнуло. Пошло пятнами. На глазах выступили слезы.
— Ты и взаправду хороша. Красавице и мешок из-под угля к лицу. А, правда, руки у тебя чистые? Ты скажи, ты не махау?
В его голосе зазвучали нотки сомнения.
— Никакая я не махау,— простодушно сказала Моника.— Вот тут одно белое пятнышко нашли, — и она уголком переплета показала на тыльную сторону кисти руки. — Вот, маленькое. Ваш дядя ншан сказал: «У тебя песь. Ты прокаженная», — и меня посадили на собачью цепь в хлев.
— Хорошо же! Значит, тебя посадили в яму большевики. Это, конечно, козни большевиков. Засадить тебя, дочь эмира. Дочь халифа в цепях!
— Большевики? Меня? Я же сказала. Это ишан — ваш дядя. Меня привели в его дом. Оставили за занавеской, а имам спрашивает: «Согласна?» А я засмеялась. Зачем мне идти за беззубого старика? А потом я постель ишана сожгла. Тогда ишан по злобе у меня проказу нашел и в хлев засадил. Спросите всех в Чуян-тепа. Все скажут, что это ишан, а большевики ни при чем.
