— Умоляю! — Люси вцепилась в книгу.
— Чего это она взъярилась? — удивился Осип Гальченко.
— Чего? А то, что она тебя придушит в постели,— загремел голос со стороны двери. В комнату шагнул комполка. Он так же был усат и здоров, как Гальченко, так же росл и крепок.— Вы тут так кричите! Вот я и зашел. Да, да, все слышал. Здравствуйте, мадам! — Он громко зазвенел шпорами, щелкнул галантно каблуками.— Яблочко-то сладкое, а гнильца-то горькая. Не подумав, берешь, Гальченко, жену. Да ты постой, Гальченко! А ты вообще не женат?
— Откуда? Да когда меня забрали в армию воевать с германом, папаня меня, возвратясь по чистой, по голому месту, откуда ноги растут... — Он поперхнулся и стыдливо прикрыл рот ладонью, поглядывая на безмятежное личико Люси.— Словом, ремнем еще учил. Ну, а там потом мобилизация, и с четырнадцатого, вот уже семь лет, без роздыху воюю. Какая там жена!
—Да, я есть жена,— прощебетала француженка.— Он есть мой муж.
Когда они ушли, книги с белой змеей на столе не оказалось. О ней вспомнил комиссар вечером. Но комэск «три» со своим новым семейством уже уехал в поезде в Самарканд.
Быки и ослы, несущие свою ношу,
лучше людей, притесняющих себе подобных.
Саади
Поражала в Мирза Джалале, человеке, настроенном скептически ко всему в сем подлунном мире, склонность к самым нелепым суевериям. Он страстно отвергал малейшие упреки в этом, негодовал: «Верят в приметы глупцы или негодяи». Но сам верил в приметы и во многом усматривал в них некие предзнаменования. Особенно он верил в игральные кости — кумар. На деньги он не играл. Но при удобном и неудобном случае извлекал из шелкового мешочка две арабские игральные кости и, встряхнув их на ладони, бросал перед собой. Мирза Джалал очень переживал, когда выпадало «два» или «три». Облегченно вздыхал при цифрах «десять», «одиннадцать» и просто ликовал, если выходило «двенадцать».
И сейчас Мирза Джалал Файзов возликовал, выбросив на дастархан дюжину. Он даже схватил домуллу за руку и воскликнул:
— Все идет хорошо! Говорил я: Афтобруи — хорошее место. Он вскинул свою живописную голову в огромной белой чалме и преисполнился важности и достоинства, чем поверг в трепет Мансура — хозяина михманханы, маленького вертлявого бородача, увивавшегося с утра вокруг гостей. Тот искренне преклонялся перед столь важным, столь умным и хорошо одетым своим городским племянником, ученым мужем Мирза Джалалом Файзовым. Шо Мансур чармсоз — кожемяка, хоть и считался в кишлаке Афтобрун чуть ли не богатеем, потому что владел мастерством выделывать кожи, не знал грамоты, вечно робел, ходил, забавно подпрыгивая, в латаных-перелатанных бязевых штанах, подпоясывался сатиновым бельбагом. Он верил каждому слову племянника-горожанина и, едва тот заговаривал, вскакивал и стоял, почтительно прижав к животу загрубевшие, растрескавшиеся от дубильных специй в изнурительном труде руки.
