Она провела Монику-ой в классную комнату, показала ей столик, за которым сидела девица монгольского типа, развернула передней книжку с цветными картинками и сказала: «Добро пожаловать!» по-турецки и по-французски. Мисс Гвендолен была приятно удивлена, обнаружив у Моники знание французского. Что ж, это во многом облегчало задачу воспитания «обезьянки». Мисс Гвендолен выразила надежду, что мадемуазель Моника — приставку «ой» она отбросила — избавится от своенравия. Мисс Гвендолен показала глазами на хлыст с рукояткой из слоновой кости, висевший на покрытом резьбой слоновом клыке, украшавшем стену классной комнаты.
Она сама зябко поежилась. Округлые плечи ее передергивались. На глазах происходила поразительная метаморфоза. Очаровательная красавица с портрета Гейнсборо на мгновение перевоплощалась в макбетовскую ведьму, правда, молодую, красивую, но ведьму. И даже нежная улыбка ее походила на неприязненный оскал крысы, а жемчужины зубов делались похожими на клыки хищника.
С утра до позднего вечера Моника в обществе двух индусок, дочек раджей, и столь же знатной, но первобытной девицы из Бирмы проходила курс обучения и воспитания: он состоял из изучения английского языка, истории европейских стран, литературы, изящных искусств. Некоторые предметы, такие, как светские манеры, домоводство, вышивка, преподавала сама мисс Гвендолен-экономка. Историей и географией с воспитанницами занимался самолично мистер Эбенезер Гипп. Монастырский режим пансиона нарушался лишь появлением старика пианиста из ирландцев, неведомо когда и как занесенного политическим ветром в Индию, да конюха-раджпута, сопровождавшего воспитанниц-принцесс во время верховых прогулок по парку, прилегающему к бунгало.
С гостями, посещавшими бунгало, пансионерки не общались. Исключение было сделано для Моники. Вскоре после приезда ее начали вызывать в так называемую Белую гостиную, когда требовались услуги переводчика. Переводила Моника беседы мистера Эбенезера Гиппа с туркестанцами-эмигрантами, бухарцами по преимуществу. Сидела она в темном уголке гостиной с накинутой на голову шалью, сконфуженная, робкая. Однако переводчица из нее получилась неплохая, и мистер Эбенезер после каждого разговора дарил ей плитку шоколада.
Именно тогда, в первые месяцы пребывания в бунгало, Моника увидела человека, которого «обрабатывал» Пир Карам-шах. Толстоватый, громадный, с припухшим лицом, ничем не примечательный горец говорил на кухидаманском «дари», и девушка не сразу разобралась в его невнятном бормотании. Держался он настороже. Глядел исподлобья и каждый раз вздрагивал и плевался, когда Моника начинала переводить ему вопросы мистера Эбенезера. Отвечая, горец неизменно восклицал, обращаясь к девушке:
