Низко склонившись, он что-то начал говорить тихим голосом, подавая герцогу лист бумаги.
Герцог одобрительно кивнул головой и своим резким голосом произнес:
— А, адъюнкт нашей академии. Очень рад видеть вас, герр Штелин. Это что? А! плоды вашей музы…
Он небрежно принял поданную бумагу и, не глядя, передал своему адъютанту.
— Хорошо, очень хорошо, мы всегда рады покровительствовать нашим поэтам. Я доложу об этой оде всемилостивейшей государыне, и мы прикажем перевести ее на русский язык для всеобщего сведения. Очень благодарю вас, любезный адъюнкт.
И, не обращая больше внимания на что-то говорившего и униженно кланявшегося адъюнкта, он обратился к следующему.
Осчастливленный, как он это думал, Штелин с гордым видом отошел в сторону.
Затем подошел толстый генерал с рапортом о состоянии конюшенной конторы. Но так как конюшенной конторой заведовал ненавистный Волынский, то герцог сразу вышел из себя.
— У вас черт знает что делается! — закричал он. — Командир Измайловского полка до сих пор не может получить от вас строительных материалов. Я не потерплю этого.
Смущенный генерал хотел что-то сказать.
— Молчать! — снова закричал Бирон. — Убирайтесь к своему обер-егермейстеру с такими дурацкими рапортами… Он и так…
Но, боясь, очевидно, сказать что-нибудь лишнее, Бирон круто оборвал свою речь и молча указал генералу на дверь.
Толстый генерал, пыхтя, весь красный, низко поклонился и направился к выходу из манежа.
— Кто вы такой? — резко спросил Бирон очутившегося перед ним по очереди Кочкарева.
— Гвардии майор, ныне в отставке, Артемий Никитич Кочкарев, саратовский помещик.
Бирон несколько мгновений всматривался в него своими большими яркими глазами, и лицо его приняло зловещее выражение.
Зрачки глаз заметно сузились, лицо окаменело, и только слегка приподнялась верхняя губа, обнажая белые, оольшие, прекрасно сохранившиеся зубы. Герцогу шел уже пятидесятый год.
— А-а… — скорее прошипел, чем сказал он, — так вы и есть тот самый саратовский помещик, отставной гвардии майор, который поднимал крестьян на бунт против нашей самодержавнейшей милосердной государыни. Да-да, я помню, и вам помогал в сем достохвальном деле сержант Измайловского полка, как его… Ну, его я уже отправил в Тайную канцелярию… Вы пришли проситься туда же?
И жестокие, змеиные глаза герцога впились в побледневшее лицо Кочкарева.
Кочкарев был ко многому готов, но все же он не ожидал такого приема.
Не столько были грубы слова, как сам их тон, презрительная мина Бирона, третировавшего его как своего берейтора, его — родовитого русского дворянина, героя Полтавской битвы, отмеченного самим Великим Петром.
