Кончив диктовку, Бирон приказал прочесть написанное вслух и потом громко рассмеялся, потирая руки.
— Генерал Ушаков шельма и останется шельмой. А своего офицера я не отдам ему.
Но через минуту его лицо приняло озабоченное выражение.
— О, эта молодежь, молодежь, — вздохнул он, — трудно с ними. Ну, да Бог милостив, Астафьев хороший офицер, его сам брат отличил… Бог даст, устроим, но острастка нужна! Вот я их сейчас!..
И, придав своему лицу строгое выражение, нетерпеливо обдернув на себе Александровскую ленту и золотую перевязь, он вышел в приемную.
В большой приемной настала мгновенная тишина, когда на пороге появилась высокая, величественная фигура командира в красном мундире, с лентой через плечо, со звездой, ловко перетянутая лосиной портупеей с золотым галуном.
На стройных ногах были надеты ботфорты, с раструбами и медными шпорами, шею подвязывал белый галстук из тонкого полотна, завязанный бантом. Рукава кончались сборчатыми манжетами безукоризненной белизны. В руках Густав держал черную пуховую шляпу, с круглой тульей и загнутыми кверху полями, обшитую золотым галуном и украшенную плюмажем из белых и красных перьев.
Он так низко держал в руке свою шляпу, что ее пышные перья касались пола.
Лицо его было строго, брови нахмурены, и при взгляде на него у Астафьева и Толбузина упало сердце.
Они сразу увидели, что генерал раздражен и что можно ожидать свойственного ему припадка вспыльчивости.
Сухо поклонившись собравшимся, он торопливо обошел всех лиц, не принадлежавших к его полку, сухо и коротко поблагодарил за приветствия, передал Розенбергу, следовавшему за ним, полученные прошения, по большей части с ходатайством о переводе в его полк, и, видимо, торопился отпустить посторонних, чтобы остаться поскорее со своими офицерами.
Когда наконец все посторонние ушли, Густав велел своим офицерам построиться в шеренгу и тогда сообщил им, что командир Конного полка пожаловался на его офицеров, что они будто бы, как разбойники, напали на конных офицеров и предательски избили их.
— Кто это сделал? — закончил Бирон, оглядывая ряд неподвижно стоявших перед ним измайловцев.
— Я, — выступая из фронта, произнес Толбузин, — только никакого предательства не было.
— Я! — повторил князь Солнцев.
— Я! — как эхо, отозвался Хрущев.
Все трое, бледные и неподвижные, остановились перед командиром.
Густав окинул их хмурым взором и продолжал:
— Его светлость очень недоволен, его светлость приказал таких каналий офицеров…
