Сеня окончательно оживился, по настоянию молодого Астафьева он выпил полбокала вина, и с непривычки оно ударило ему в голову.
Он с жадностью расспрашивал Павлушу о Петербурге, особенно об Академии наук, чем занимаются там ученые, кто они такие.
Павлуша был довольно беспечен насчет наук, но кое-что слышал. Иногда почитывал «Санкт-Петербургские ведомости», где порою помещались сообщения об Академии и ее трудах.
— Все немцы заседают в Академии, — говорил Павлуша, он заметно напрягал свою память, чтобы вспомнить какое-нибудь имя. — Да вот есть там… Эйлер, — вдруг вспомнил он, — сочиняет высокие и остроумные математические вещи.
Глаза Сени загорелись.
— Высокие и остроумные математические вещи! — воскликнул он.
Павлуша, к несчастью, только и запомнил из всех академиков одного Эйлера. Объяснялось это очень просто. Академик Эйлер сумел устроить своего какого-то дальнего родственника, Иоганна Розенберга, к брату всемогущего Бирона, Густаву Бирону, адъютантом и секретарем. А Густав Бирон был командиром Измайловского полка.
Этот Бирон нисколько не был похож на своего кровожадного брата. Был он с виду строг и суров, а на деле доступен, добр и ласков. Его очень любили как солдаты, так и офицеры.
Вспомнив о Густаве Бироне, Павлуша уже не мог удержаться и, оставив в покое Академию и академиков, с увлечением перевел разговор на свою службу, смотры и парады, не переставая потягивать вино.
Уже стемнело. Последние лучи догорали далеко за лесом по ту сторону Волги.
— А где же матушка? — произнесла вдруг Настя. — Куда она запропала? Пойду посмотрю.
Она быстро встала с места и направилась в сад. Но едва ступила она несколько шагов, как вдруг, прорезая вечернюю тишину, раздался резкий звук.
— Стреляют! — вскакивая с места, крикнул Павлуша.
И, подтверждая его мысль, быстро, один за другим, послышались частые, короткие выстрелы. Сеня смертельно побледнел.
— О Боже, Боже! — воскликнула Настя, бросаясь в сад.
Мужчины побежали за ней.
Едва они выбежали из сада, как увидели Марью Ивановну…
С растрепанными волосами, не помня себя, она бежала им навстречу:
— Горит, стреляют…
Над холмом, закрывавшим Артемьевку, поднимался черный столб дыма. Неясный гул несся от деревни, и снова, снова раздавалась сухая трескотня ружей.
— Господи, помоги! Спасите Артемия Никитича! — кричала Марья Ивановна.
Измайловец недолго раздумывал… Он бросился назад.
— Эй, сокола!.. — раздался через минуту его энергичный голос.
Прижав к груди руки, вся бледная, молча стояла Настя. Не прошло и нескольких минут, как мимо них во весь опор пронесся Павлуша, салютуя им. шпагой.
