Цѣлое лѣто 1887 г. работалъ я въ одномъ изъ хуторовъ Дальрумиля, на огромной фермѣ въ долинѣ Красной рѣки въ Америкѣ. Кромѣ меня, было тамъ двое другихъ норвежцевъ, одинъ шведъ, Десять-двѣнадцать ирландцевъ и одинъ американецъ. Насъ было около двадцати человѣкъ въ нашей партіи, — ничтожная горсть въ сравненіи съ сотнями рабочихъ всей фермы.
Желто-зеленая, неизмѣримая, какъ море, растилась прерія. Ни одного дома не было видно, кромѣ нашихъ собственныхъ конюшенъ и навѣсовъ для ночлега посреди преріи. Ни дерева, ни куста, — пшеница и луга, пшеница и луга, — насколько хватаетъ взоръ. Цвѣтовъ нѣтъ, только среди пшеницы желтыя мутовки дикой горчицы, единственнаго цвѣтка преріи. Съ этимъ растеніемъ мы боролись, вырывали его съ корнемъ, высушивали, возили домой и сжигали.
Пшеница ходитъ волнами подъ вѣтромъ. ни птицъ, никакого признака жизни, единственное, что мы слышали, — вѣчное стрекотаніе милліоновъ кузнечиковъ — единственная пѣснь преріи.
Мы стремились въ тѣнь. Когда намъ привозили обѣдъ, мы ложились на землю подъ лошадь, чтобы хоть немного быть въ тѣни, пока глотаешь обѣдъ. Солнце жгло невыносимо, мы были въ шляпахъ, рубашкахъ, штанахъ и башмакахъ, — вотъ и все, легче нельзя было, насъ бы обожгло. Напримѣръ, если во время работы прорвешь дыру въ рубашкѣ, сейчасъ же вскакиваетъ волдырь.
Во время жатвы пшеницы работали мы по шестнадцати часовъ въ сутки. Десять жатвенныхъ машинъ ѣздили каждый день на полъ-акрѣ. Сжавши одинъ четырехугольникъ, переѣзжали на другой, сжинали и его.
И дальше, все дальше, а въ это время десять человѣкъ идетъ за нами, вяжетъ снопы.
Сверху, сидя на лошади, съ револьверомъ въ рукахъ, слѣдитъ за ними смотритель — ничто отъ него не укроется. Каждый день загонялъ онъ двухъ лошадей. Случится гдѣ-нибудь несчастіе, сломается, напримѣръ, машина, — онъ тутъ какъ тутъ, исправитъ или отошлетъ. Часто дорога, была дальняя, но все же, если онъ замѣчалъ гдѣ-нибудь безпорядокъ, сейчасъ же являлся, а если не было ни какого дѣла, то весь день объѣзжалъ кругомъ густую пшеницу, и лошадь взмыливалась отъ пота.
Въ сентябрѣ и октябрѣ дни были невыносимо жарки, а ночи холодны. Мы просто замерзали. И потомъ, мы часто не досыпали; насъ будили въ три часа утра, когда еще не разсвѣтало. Пока мы задавали кормъ лошадямъ, ѣли сами, совершали длинный путь до мѣста работы, начинало разсвѣтать, и работа закипала. Мы зажигали копну сѣна, чтобы растопитъ масло для смазки машинъ, да; къ тому же грѣлись немного и сами. Но, конечно, продолжалось это недолго, намъ нужно было къ машинамъ.
