Я наблюдаю за ними; онѣ сидятъ, дрожатъ и смотрятъ на меня; это — шелкопряды, древоточицы и моль. Нѣкоторые изъ нихъ похожи на летающіе анютины глазки.
Я выхожу изъ хижины и прислушиваюсь. Ничего, ни малѣйшаго шума. Все стоитъ. Воздухъ свѣтился отъ летающихъ насѣкомыхъ, отъ миріадъ чиркающихъ крылышекъ… Тамъ, на опушкѣ лѣса растетъ папоротникъ и борецъ, цвѣтетъ верескъ; я люблю его маленькіе цвѣточки. Хвала тебѣ, Господи, за каждый видѣнный мной цвѣтокъ! Они были маленькими розами на моемъ пути, и я плачу отъ любви къ нимъ. Гдѣ-то вблизи растетъ дикая гвоздика, и я ее не вижу, но я чувствую ея запахъ. Но теперь, въ ночные часы, въ лѣсу развернулись большіе бѣлые цвѣты; ихъ рыльца открыты; они дышатъ; мохнатыя бабочки опускаются на ихъ листья, и все растеніе содрогается. Я хожу отъ одного цвѣтка къ другому; они опьянены; это опьяненные цвѣты, и я вижу, какъ они опьяняются.
Легкіе шаги, чье-то дыханіе, радостный привѣтъ.
Я откликаюсь, бросаюсь на дорогу, обнимаю колѣни, ея скромное платье.
— Добрый вечеръ, Эдварда, — говорю я еще разъ, обезсилѣвъ отъ счастія.
— Какъ ты меня любишь! — шепчетъ она.
— Какъ я долженъ быть благодаренъ тебѣ! — отвѣчаю я. — Ты моя; весь день мое сердце спокойно и думаетъ о тебѣ. Ты прекраснѣйшая дѣвушка на землѣ, и я цѣловалъ тебя. Часто при мысли, что я цѣловалъ тебя, я начинаю краснѣть отъ радости.
— Почему ты меня такъ сильно любишь именно сегодня вечеромъ? — спрашиваетъ она.
На это иного есть причинъ; стоило мнѣ только о ней подумать, и я уже любилъ ее. Этотъ взглядъ изъ-подъ высоко изогнутыхъ бровей и эта смуглая милая кожа!
— А развѣ я не долженъ тебя любить? — говорю я. — Вотъ я здѣсь брожу одинъ и благодарю каждое деревцо, что ты молода и здорова. Однажды на одномъ балу была одна молодая дама; она сидѣла всѣ танцы, и никто не приглашалъ ее. Я ее не зналъ, но лицо ея произвело на меня впечатлѣніе, и я поклонился. — Ну? — Нѣтъ, она покачала головой. — Фрёкэнъ не танцуетъ? — сказалъ я. — Можете вы это понять, — отвѣчала она, — мой отецъ былъ такой стройный, моя матъ была безупречной красоты, и отецъ сразу побѣдилъ мою мать. А я — хромая.
Эдварда посмотрѣла на меня.
— Сядемъ, — сказала она. Мы сѣли на верескъ.
— Знаешь что моя подруга про тебя говоритъ? — начала она. — Она говоритъ, что у тебя взглядъ звѣря, и когда ты на нее смотришь, она совсѣмъ теряетъ разсудокъ. Она говоритъ, что это такое ощущеніе, какъ-будто ты прикасаешься къ ней.
Во мнѣ промелькнула какая-то особенная радость, когда я это услыхалъ, не за себя, а за Эдварду; и я подумалъ: «Мнѣ только до одной дѣло, а что говоритъ эта про мой взглядъ?» Я спросилъ:- Кто была эта подруга?
