Въ этихъ столбцахъ мы узнаемъ о бракахъ, рожденіяхъ и смерти. Подобно тому, какъ въ европейскихъ газетахъ помѣщаются извѣстія о дипломатическихъ посѣщеніяхъ высокопоставленныхъ особъ, такъ въ «Locals» говорится, что такой-то достойный гражданинъ сосѣдняго города посѣтилъ такое-то всѣми почитаемое семейство. Это, можетъ быть, жена какого-нибудь моряка съ внутреннихъ озеръ, пріѣхавшая навѣстить своего сына, каретникъ, или пастухъ съ прерій, пришедшій къ своимъ родителямъ — всѣ одинаково удостоиваются этой чести. Противъ этого нечего возражать, таковъ порядокъ и обычай страны, и 10 тысячъ абонентовъ ничего не имѣютъ противъ того, чтобы жена моряка служила предметомъ вниманія прессы. «Locals» самая приличная часть американской газеты, въ нее, по мѣрѣ возможности, не допускается криминальныхъ исторій и патентованныхъ медицинскихъ средствъ: «Locals» самое любимое чтеніе дамъ изъ общества.
Но иногда и въ этотъ отдѣлъ проникаютъ объявленія, рекламы объ особенномъ сортѣ головной помады или о корсетахъ, стихи на тему о дамскомъ туалетѣ или о новомъ подвозѣ мяса на рынокъ. Непосредственно послѣ разсказа о блистательной свадьбѣ или о счастливыхъ родахъ слѣдуетъ извѣстіе, озаглавленное «Смерть», при чемъ читатели чувствуютъ внезапное волненіе — опять одинъ изъ нашихъ дорогихъ соотечественниковъ покинулъ насъ! Можетъ быть это каменщикъ Фулеръ или племянница часовщика Броуна, который живетъ на улицѣ Adams въ домѣ № 16, или, можетъ быть, № 17. Кого только можетъ похитить у насъ смерть!
Потомъ читатель успокаивается и продолжаетъ свое чтеніе, онъ облегченно вздыхаетъ по мѣрѣ того, какъ выясняется дѣло.
Слава Богу, это не каменщикъ, а если посмотримъ повнимательнѣе, то, можетъ быть, это и не племянница. Если это только агентъ швейныхъ машинъ съ Приморскаго бульвара или кузенъ мистрисъ Кингслей, мужу которой 40 лѣтъ, — то и горевать нечего. Читаешь дальше, доходишь до половины, наконецъ, вчитавшись, начинаешь интересоваться и думать, что это, можетъ быть, какой-нибудь Конвей, живущій въ улицѣ Линкольна, а можетъ быть и въ другомъ мѣстѣ.
Читаешь съ удовольствіемъ и оживленіемъ, становится дѣйствительно интересно, въ данную минуту готовъ поклясться, что будешь читать только о смертныхъ случаяхъ. Далѣе оказывается, что дѣло идетъ лишь о какомъ-то столярѣ, который называется Гримшау или Смитомъ. Можетъ быть, и умеръ-то онъ отъ удара, что вполнѣ соотвѣтствовало бы той жизни, которую онъ, можетъ-быть, велъ. И читатель все дальше и дальше съ большимъ вниманіемъ, не пропуская ни одного слова, читаетъ со страстью и, въ концѣ-концовъ, съ бѣшенымъ остервенѣніемъ. Столяръ живъ. Остается всего четыре строчки и ни одного слова объ ударѣ! Не можетъ же этого бытъ мистеръ Доунингъ, Джемсъ Вилліамъ Доунингъ, который, можетъ быть, имѣетъ парикмахерскую поблизости отъ церкви баптистовъ? Стараешься крѣпиться, сгоряча рѣшаешь, что это навѣрное парикмахеръ, вѣдь это долженъ же бытъ кто-нибудь; это такъ же легко можетъ бытъ парикмахеръ, какъ и дама съ Франклинскаго бульвара, содержательница ресторана, въ которомъ подаются устрицы! Развѣ существуютъ какія-либо особыя причины, по которымъ парикмахеръ былъ бы избавленъ отъ подобной участи? Наконецъ, выпуча глаза, сдерживая дыханіе и вибрируя каждымъ нервомъ, читаешь слѣдующее.
