Она вздыхает и смотрит на мою руку:
— Ну, хорошо, можно руку подвязать на широкой ленте. Но при одном условии, если ты оденешь кухлянку, а больную руку — под нее. Иначе сгоряча забудешь и схватишься за что-нибудь.
— Согласен.
Через некоторое время я превращаюсь в однорукого человека. Поверх кухлянки Лариска застегивает ремень с пистолетом. Сама берет карабин, рюкзак с инструментами. На ней резиновые сапожки, джинсы, солдатская куртка с капюшоном. Стройный юноша, собравшийся на охоту. Я иду за ней и думаю некоторое время о ней, потому и не замечаю ничего вокруг. Но что-то мешает, какое-то внутреннее напряжение тянет меня оглянуться назад. Я останавливаюсь и оборачиваюсь. Вот оно что — горизонт! Две дальние и совершенно черные сопки вдруг приблизились, как это бывает, когда переводишь видоискатель в кинокамере. Небо заволокло оранжевыми зловещими тучами.
— Как красиво! — Лариска слегка приваливается к моему плечу.
Я еще не умею угадывать погоду, но, наверное, в каждом живом существе находится древний механизм — барометр, который реагирует на происходящие изменения в природе.
Мы спускаемся к ручью. На карте он называется речкой Сомнительной. По это все же ручей, быстрый, извилистый, разлившийся на многочисленные ниточки-рукава. Галечное плато широкое, оно когда-то действительно было ложем стремительной речки. Ручей этот давно не дает мне покоя. Я его слышу, когда просыпаюсь ночью. Ведь звуки, рождаемые им, с незапамятных времен стали первоосновой для сравнения с другими шумами. Приглушенные голоса людей за стеной можно сравнить с шумом ручья, голосок любимой — с журчанием звонкого ручейка. А с чем сравнить сам шум ручья? С всплесками музыки, с голосом любимой? Но это уже обратная связь, одушевленная мыслью человека, А если бы не было музыки, голоса любимой? Тогда с чем сравнить шум ручья?
— Котенок, только на минутку, — прерывает мои размышления Лариса. — Я еще раз хочу взглянуть на подвеску для Клаудии Кардинале.
Я согласно киваю. Мы идем правее, вдоль ручья, к деревянной люльке, издали очень напоминающей деревенский колодец. Вначале, когда мы с Лариской только появились в бухте Сомнительной, я пошутил и на ее вопрос: «Что это?» — ответил: «Колодец, из которого мы будем брать воду». — «А-а», — сказала она и перевела взгляд на наш будущий дом. А я расхохотался. Какой мог быть колодец на вечной мерзлоте, да еще посередине ручья?
Здесь я был раньше и знал, что подвеску оставила кинооператоры, с нее они снимали для фильма «Красная палатка» океанские льды. На оранжевых досках осталась четкая надпись: «Красная палатка». На второй день я подвел Лариску к этой достопримечательности и рассказал, как она здесь появилась. У Ларисы отчего-то было подавленное состояние, но она быстро спросила: «Как, здесь была Клаудиа Кардинале?» — «Конечно, — ответил я невозмутимо. Ее поднимали на вертолете и крупным планом снимали на фоне Ледовитого океана». Она была поражена. И может быть, унылый и дикий вид Сомнительной с той минуты показался ей миром, отмеченным пребыванием знаменитой артистки, людей, делающих фильмы. Я не стал разрушать возникшее очарование. С тех пор она любила бывать здесь.
