— Это дожди потому что, осень. А летом красиво и цветов много.
Луноход сказал:
— Конечно, с Майкопом кой-какая разница есть. Север — ведь край сильных. Вы, видать, из таких. Вроде как жены декабристов…
Елена Станиславовна довольно зарделась и вынула из сумки зеркальце:
— Скажете тоже!
Мам нужно было преодолеть три речки. Днище вездехода протекало, и мы с Драгомерецким лихорадочно отчерпывали воду ведрами.
Вторая речка была широкой, и Луноход заставил нас влезть на фанерную крышу вездехода. Невеста стояла на четвереньках, ее заячья шапка сползла на глаза, слегка размазалась губная помада. Я еле сдерживался, чтобы не расхохотаться.
На берегу Елена Станиславовна соскочила довольно прытко, сдвинула шапочку на затылок, вытерла помаду и лихо откинула дверцу:
— Теперь мне даже черт не страшен.
Луноход это понял по-своему и осторожно предложил:
— Может, на ниточку, Елена Станиславовна?
— Можно. За форсирование реки.
Наши сердца совсем оттаяли, когда невеста заправски, одними зубами, вынула из пачки беломорину.
Третью речку переплывали уже совсем затемно, а перед самой избой, километрах к пяти, неожиданно рухнули в узкую глубокую протоку. По колено в ледяной воде мы с Луноходом пытались завести под гусеницы бревно, но то срывались цепи, то бревно становилось наискось. Елена Станиславовна молча смотрела на нас. В ее глазах был не то испуг, не то восхищение. Луноход потихоньку ругался и в десятый раз пытался накинуть цепь на бревно. Я знал, что он не отступит до тех нор, пока не сделает так, как нужно. Меня всегда поражало его отчаянное упорство в самых, казалось, безвыходных ситуациях.
— Это так всегда? — спросила гостья.
— Обыкновенно, — отозвался Луноход.
— Вам же, ребята, памятник надо ставить.
— И непременно из силикатного кирпича, — добавил Луноход.
— Нет, ребята, я серьезно. У нас бы вы давно героями стали.
Часа два промучались в этой канаве. Последние километры шли на ощупь, ориентируясь по огням верхососовской избы. Устин Анфимович, словно чужой, как-то слащаво всем нам улыбнулся, норовя в темноте разглядеть лицо гостьи:
— Давненько вас жду, давненько. Думал уж на подмогу идти, да чуток далековато. Ну проходите, я завсегда рад дорогим гостям.
С Драгоморецким они расцеловались.
Верхососов в коридоре снял свои ремни — одежду егерь носил, надо сказать, до последней нитки, а тут на нем был форменный егерский китель, брюки-галифе, всякие значки. Однако шапку он не снял даже за столом — стеснялся показать жировик на лбу.
