—Зачем?
Я почувствовал, что, оказавшись вдвоем в ее комнате, среди ее вещей, мы отдалились друг от друга. Сейчас представить было трудно, что эта незнакомая, темноволосая, красивая девочка каких-нибудь полчаса назад обнимала меня у чердачного окна на пятом этаже чужого дома.
Не знаю, может быть, ее стесняла близость привычных вещей, а может быть, здесь она перестала быть беспомощной и почувствовала себя хозяйкой этих стен, этого света и своих поступков. Во всяком случае, я понял, что ей трудно и неловко, и постарался вести себя так, как будто между нами ничего не случилось.
На телевизоре стояла елка, которой я сначала не заметил: малюсенькая натуральная елочка с единственной игрушкой — темно-красным стеклянным шаром. Под шаром у самого ствола прикреплена была небольшая криптоновая лампочка, величиной с мизинец. Я проследил за ее проводами, включил — она не зажглась.
—Перегорела, наверное, — сказала издали Таня.
Я понял, что она наблюдала за каждым моим движением.
- Да непохоже... — Я помял в пальцах проводок, который шел к лампочке, и точно: в одном месте оборванные концы проволоки сошлись, и лампочка вспыхнула. Вся елка стала словно огненно-зеленый букет с тяжелым красным цветком.
—А ну-ка дай мне ножичек, — попросил я, и через минуту лампочка горела ровно, не мигая. Мы погасили верхний свет и, оставшись в полумраке, полном зеленых и красных рефлексов, сели на тахту.
Отвернувшись от меня, Таня молчала. Я видел ее профиль, очерченный тонкой малиновой линией. А на руках у нее лежали зеленые тени.
Я знал, что она ждет первой моей фразы, первого слова или даже движения. Обними я сейчас ее за плечи, подсядь к ней ближе, назови ее снова «Тузик» — и она отшатнется в испуге, замкнется, расценив это как фамильярность или даже как предъявление моих на нее прав. Но и сидеть молча, дожидаясь, пока она сама не заговорит первая, тоже было нельзя. Я должен был сказать первое слово, ведь до этого все делала первая она.
—Ложись-ка ты спать, — сказал я вполголоса. Она встрепенулась.
- А ты? — И смутилась, хорошо, что ее спасла темнота: иначе мы окончательно стали бы чужими. — Я хочу сказать: а ты как же? Метро еще закрыто.
Теперь она еще больше боялась, должно быть, что я уйду навсегда, и еще один человек станет думать о ней плохо, не зная ее как следует
.—Я посижу, покурю в кресле. Дым не будет тебе мешать?
—Нет! — торопливо сказал? "ша. — Нет, что ты.
Я лягу здесь, на тахте.
Она побежала за занавеску, принесла подушку и колючий плед, забралась с ногами на тахту, сбросив тапочки, и легла совершенно бесшумно. Я прикрыл ее колени пледом и сел рядом, слыша, как гулко и редко бьется ее сердце.
