А попасть в собор можно было только через Ефремыча, иначе никак. И стали мы улещивать хромоногого сторожа. Чуть ли не каждый день приходили на Святую гору. Площадку вокруг собора чисто-начисто подметали, цветы на могиле поэта поливали, махоркой Ефремыча снабжали, газету ему читали— чего только не делали. Ефремыч был доволен. Но как только мы заикнулись о соборе, замахал руками точно крыльями:
— И не просите! Вы что ж, хотите места меня лишить? Да пронюхает начальство — враз мне по шапке дадут...
Так в собор мы бы и не попали, если б не Вовка Баранов, одноклассник моих подружек. Он отдыхал в деревне, а возвратившись, пристал к нашей компании. Вовка мне сразу понравился. Серьезный такой, рассудительный. Он посоветовал обратиться за помощью к библиотекарю. Виталий Викентьевич, .оказывается, возглавлял районную организацию воинствующих безбожников и частенько читал в клубе лекции о религии, и сотворении мира. Виталий Викентьевич назначил нам встречу у соборных дверей в воскресенье утром.
...Заскрежетал ржавый замок, надсадно взвизгнули проржавевшие петли. Железные скрипучие двери растворились медленно-медленно. На нас пахнуло сыростью, холодом, мышами и еще чем-то непонятным, давно отжившим. Мы враз присмирели. Торжественный голос Виталия Викентьевича под низкими сводами раздавался глухо, точно из-под земли:
— Сей собор-крепость возведен по указу самого царя Ивана Васильевича Грозного более трехсот пятидесяти лет назад...
Пусто и страшно было внутри заброшенного собора. Чадил огарок свечи в руке Ефремыча. По мокрым стенам и сводчатому потолку метались причудливые тени, ползали противные мокрицы-сороконожки, сновали огромные голенастые пауки. По углам валялся отслуживший хлам: непонятные железяки, битые черепки, иконы, тряпье и даже каменные мячики-снаряды.
Мы в полумраке жались друг к дружке и почти не слушали, что рассказывал библиотекарь.
Ну и что из того, что в узких кельях жили святые монахи в веригах? Ну и что, что они постились и писали святые книги, а спать ложились в черные гробы без подстилки? Это почему-то не трогало, не производило впечатления.
Вот здесь, на этом самом месте, стоял гроб с телом Александра Сергеевича. Здесь плакал его друг Александр Иванович Тургенев и безутешно рыдал дядька и камердинер поэта — Никита Тимофеевич Козлов... А жандармы торопили: скорей, скорей зарыть в землю прах мятежного поэта, скрыть от народа величайшую трагедию на земле...
Бедный наш Пушкин,— вырвалось у меня,— если бы он жил теперь...
