Потом я уселась на белый диванчик у самой ограды, сижу, ногами качаю, радуюсь. А спросить чему— не отвечу. Сама не знаю.
— Зина, иди послушай,— зовет меня мать. Но мне не хочется слушать бывшего артиста. Мне и так хорошо. Солнышко такое ласковое. А небо над головой легкое, голубое-голубое. Без единой морщинки, как атлас на бабушкином праздничном сарафане. Чуть подует тихий ветерок — закачаются, зашепчутся липы. Вот бы узнать, о чем они?
У лукоморья дуб зеленый,
Златая цепь на дубе том...
Соловья бы сюда! Засвистел бы, защелкал, как в дедушкином палисаднике на зорьке. Специально будил меня дедушка соловья послушать. А здесь соловей, пожалуй, жить не станет. Он тишину любит. - Ишь галки-нахалки как орут! Грачи — куда ни шло. Они высоко. А галки над самой площадкой носятся. Грач — птица полезная. Дедушка, бывало, пашет, а грач следом по борозде идет — червяков собирает. А вот галки зачем? Какая от них польза? И голуби мне не нравятся. Грязная птица. Где попало гадит.
На мраморную балюстраду уселась сорока-белобока. Завертелась во все стороны. Наговорила мне всячины.
Кинула я в болтунью горсть песку?
— Тебя еще тут не хватало, сплетница!
«Тере-пере-тере-пере!» — выругала меня сорока и улетела.
А потом меня насмешил сторож. Вначале к памятнику пришли две бабы — старая и молодуха. Нарядные, видно с базара. Старуха такая важная — точь-в-точь моя бабушка. Она поклонилась маме, потом артисту, певуче сказала:
— Здравствуйте, люди добрые!
Вынула из пестрого мешочка и очистила крутое яйцо, раскрошила его на ладони и швырнула за чугунную оградку пушкинской могилы. И скорлупа полетела туда же. Сейчас же над самой моей головой засвистели десятки пар птичьих крыльев: ринулись прожорливые голуби на яичные крохи, как коршуны на добычу. За оградкой закипела птичья свалка.
На старуху налетел сторож. Откуда только взялся— как из-под земли вынырнул. Замахал метлой, закричал так, чтб голуби брызнули в разные стороны. Ты что ж это, старая скобариха, делаешь? А? Ты пошто тут мусоришь? Не видишь объявление? Читай: которые приходят с вареными яйцами али с хлебом— к памятнику не подпущаются! А ты волокешь! В милицию за этакое дело.
Бабуля рассердилась:
Пошто лаешь? Я по православному обычаю, а ты меня в милицию? Да ты, никак, ошалел, ирод? Не видела я твою объявлению!
Не надо ссориться, друзья мои,— сказала мама и угостила сторожа-инвалида папиросой. И библиотекаря тоже. И сама закурила.
Старуха поглядела на нее с изумлением. Всплеснула руками:
