Некурящим офицерам по недавному приказу положены конфеты. Я не курю, однако все-таки получаю курево. Разумеется, не для себя — в НЗ для «своих и наших» — кто же откажется от лишней затяжки? Не ахти какое благодеяние, но все ж таки. Ведь солдатские радости на войне известны: письмо, баня (ежели с паром!), горячий приварок хоть раз в сутки, самокрутка размером с оглоблю да законная наркомовская чарка.
Мои попутчики дружеское предупреждение комбата приняли за тактичный намек, и моментально все четверо — по пачке папирос на стол.
Кто-то воскликнул удивленно и радостно?
— Братцы, «Беломор»! Наш—довоенный...
В блиндаже вдруг заговорили все разом. Защелкали самоделки-«катюши», запахло бензином и хорошим табачным дымком.
У меня в кармане галифе тоже притаилась госпитальная заначка — непочатая пачка «Звездочки». Я уже нащупывала ее рукою, намереваясь без задней мысли преподнести лично комбату: кому, как не ему, приходится сейчас круче всех? Но не успела: он отказался даже от «беломорины»,— некурящий. Хорошо, что на сей раз "замешкалась, а то я ведь нетерпеливая. Всегда спешу, подсознательно боясь, что чего-то не успею. Так и опережаю события. Получается не очень-то солидно. И выходит, что древние были сто раз правы, советуя ближним: «Тихо спеши».
Комбат вдруг резко повернулся ко мне (заметил-таки наконец). С шутливой галантностью поклонился:
— Рад видеть. Чем могу служить?
Я доложила по всей форме, и молодой капитан сразу сник, точно вдруг постарел на глазах. Глаза потускнели, усмешливость погасла. Комиссия отца Денисия!—-воскликнул он с явной досадой. — Только мне этого и недоставало!..
Послушайте, товарищ капитан,— попыталась я спустить на тормозах первую реакцию. — Вот приказ...
Не желаю слушать!—возмутился молодой комбат. В запальчивости он почти кричал, что не признает «такие» приказы, что в обстановке, когда батальон держится почти на одних пулеметах, когда его контратакуют по десять раз в день, он не позволит!.. И если штабы этого не понимают — тем хуже для них, он найдет на этих шутников управу... И все в этом же духе.
Наконец мой строптивый командир замолчал. Пожалуй, и в самом деле расстроился не на шутку. Но почему же тогда не комдив, не командир полка, не начальники обоих штабов, а только он один? Что за нелепость, в конце концов? Видно, тоже женоненавистник, как Димка Яковлев. Но тот восставал только против любовных похождений. В деловых же отношениях был с нашим братом на равных. А этот? Первый раз в глаза видит, ничего о человеке не знает и выдает! Авансом, так сказать. Ишь умник: ему в двадцать лет можно батальоном командовать, а мне в восемнадцать и ротой нельзя? Как бы не так. И вообще, почему такой тон? Я ему не девчонка на танцульках, а такой же офицер, как и он. Я ведь тоже могу выдать: у меня в кармане приказ самого командарма, дважды дублированный — комдивом и командиром полка.
