— Доктор, я когда-нибудь всем расскажу, как они умирали, мои парни!.. Вот так прямо и крикну во весь голос: «Люди, неужели вы это забудете?!»
Доктор вдруг падает лицом в мою тощую подушку и тихо плачет. И я плачу. И обе мы, не сговариваясь, испуганно косимся на входную дверь. И обе разом вытираемся моим полотенцем.
— Ну, милый мой человечек, дальше я не пойду. Дежурю. Ни пуха... Да благословит вас судьба. Голубчик, что это? Спрячьте, ради бога!.. Я надеюсь, вы не держали «это» под подушкой?
— Не под Подушкой, а в подушке, милый доктор. Салют в честь капитана медслужбы Немировой. Привет начмеду.
Только, рай, прощай до срока —
И опять передний край...
Прощаясь со мною, полковник Вишняков вдруг поглядел на меня с откровенной жалостью. Ему, видимо, показалось, что у меня сдали нервы. И он предложил... отдохнуть этак с месячишко в армейском офицерском резерве. Пытался уговорить. Дескать, теперь не то время, когда сержанты ротами командовали, а младшие лейтенанты — батальонами. Теперь и капитаны на роту просятся за милую душу, лишь бы воевать, а не томиться в резерве. Одним словом, по мысли полковника, я могла отдыхать со спокойной совестью: передовые части бесперебойно восполняют потери в офицерах среднего звена. И раз мне абсолютно безразлично, в какой дивизии воевать, то... Отказалась. Начисто. Подумала мельком: «А ты, чертовка, везу-учая! Сколько ни есть на фронте хороших людей — все, как по заказу, встают на твоем пути».
Я как открыла рот ох изумления, так и позабыла его закрыть. Из-за кряжистого, почти еще зеленого дубка вдруг вывернулся живой покойник и захромал мне наперерез, тяжело припадая на правую ногу и опираясь на ореховую, разукрашенную резьбой палку с набалдашником.
Никакого сомнения — комсорг моего родного полка Дима Яковлев!.. Тот самый славный Димка, с которым год назад мы отбивались от «психической» атаки подо Ржевом! Дима, которому я перевязывала на поле боя раненую голову!.. Но ведь он же умер!.. Я с силой рванула себя за челку: наваждение не проходило. Стоит живой, да еще и посмеивается...
— «Испугалася коза, растопырила глаза!» Чижик, чего это ты на меня так вызверилась? Аль в обиде?
Брат мой, друг мой! Я взвизгнула совсем не по-командирски и кинулась на Димкину тощую шею. Мы не могли выговорить ни одного слова. Только целовались, смеялись и опять целовались. Очнувшись от столбняка, я съехидничала:
— А ты никак это, товарищ комсорг, после своего воскрешения целоваться обучился?
