Ну, раз гости, осмотрев дырявую и грязную конюшню, нашли ее хорошей и добротной, то и я покажу вам такую же красоту. Больше всего я переживал за молодого светлогривого тяжеловоза, который никогда не гулял. Вот сейчас он на какие-то минуты увидит солнце, вдохнет запах травы, почувствует на боках летний ветер и… опять в свою камеру. Я видел его глаза, когда он возвращался. Это решило всё.
Я позволил надеть на себя недоуздок, стоял спокойно, не отдергивал голову, не отворачивался, но Слава все равно покрикивал на меня. Наконец меня вывели. Выходя из ворот конюшни и краем глаза увидев, как «высокие гости» сидят и кушают за обильно уставленным столом, я вспомнил, какую плесень ели мы. Ну что ж, народ ожидает высоченного красавца-тракена, так получите.
Я свесил уши, надул живот, высунул язык на бок и, ломая ноги, силясь изобразить косолапость, предстал перед почтенной публикой…
— Эт что за урод?! — спустя минуту выдавил из себя один из пузанов. — Петрович, это и есть твой красавец?!
Слава лупил меня, пытаясь так привести в чувство, но я двинул его головой и отбросил от себя шага на три. Затем доковылял до стола, развернулся и, задрав хвост, простите… выпустил залп…
Что тут началось! Начкон матерился так, что у меня покраснели подковы. Дамы, сидящие за столом, отфыркивались не хуже лошадей, а Слава ударил меня по шее. Я резко дернулся, вырвал корду — длинную ленту для выводки — из рук Славы и, выдав восхитительного «козла», взбрыкнул, ударив задними ногами, опрокинул стол на сидящих за ним людей. Светлые брючки гостей в одну секунду покрылись пятнами от разбрызганных яств. Визг поднялся непередаваемый. Начкон цветом лица напоминал переваренную свеклу. Я испугался, что он сейчас лопнет от бешенства и забрызжет своим содержимым гостей. Я носился по траве, будто в мою задницу впились все оводы мира. Изобразив очередной каприоль (это элегантное название «козла»), я застыл на месте и умудрился встать квадратом, а это самая выгодная поза для фото. Выгнул шею, раздул ноздри, перебросил гриву на одну сторону, скосил глаз и увидел, как ошарашенные лица гостей и бешеное лицо Петровича через несколько мгновений превратились в восторженно-обалдевшие. Так что красота — это действительно сила!
Вся эта публика, кое-как придя в себя, подкатилась ко мне поближе. Особо смелые похлопывали меня по шее и по крупу, чего я, кстати, терпеть не могу. Я не понимаю, с чего люди взяли, будто нам по нраву такое обращение? Чтобы понять это, нужно представить, как если бы я, превратившись в человека, шел по улице и каждого понравившегося мне хлопал бы по лицу, шее, спине, а дам — по вполне определенному месту. Как бы они это восприняли? Но я никак не выказал своего недовольства, ибо месть моя еще не закончилась.
