— Как вас звать?
— Забыли? — она опять улыбнулась — прелестная женщина, у Платоныча вкус. — Ольга Дмитриевна… Ольга попросту.
— Ольга, вы ведь 10-го июня у себя на лавочке сидели?
— До ночи, пока следствие к вам не подъехало. Федор сразу ушел. Музыка громкая играла, помню.
— А стук? Стук ко мне в дверь не слышали?
— Не обратила внимания. В деревне дело обычное, в калитку стучат…
— А, может, вы отлучались? Где-то в одиннадцатом?
— Я — нет. Федор к знакомому уходил за сигаретами, кончились. А я сына ждала.
— Он мне об этом не говорил.
Она засмеялась.
— А он вообще очень хитроумный, — задумалась с улыбкой на лице. — И чего суетился? Работ ваших, конечно, жалко Вот я к Голицыным почту приношу и любуюсь: какая красота. Так не вернешь! Главное: живы-здоровы, новых понаделаете. Женитесь на соседской барышне, все слава Богу будет.
— Федор Платонович вам про Надю рассказывал?
— От него дождешься. Ну, у меня глаза есть.
— Вы нас с ней видели?
— А то. Как вы по саду гуляли рука об руку, и вы так глядели на нее…
— Старый я дурак.
— Не смейте! Вы — настоящий мужчина, и она так счастлива была… оба вы, что даже меня не сразу заметили.
— Ольга, скажите…
— А ведь мы с вами на «ты» были! — она опять улыбнулась.
— С ходу так странно, не помню… Да, Голицыны разве в деревне газеты выписывают?
— Нет, брат ей часто пишет. Есть же такие счастливые девушки — любят их, обожают, такую красоту для них творят.
Ольга окинула выразительным взглядом деву с юношей по тенистым дубом (мы с ней на крылечке стояли) и пошла дальше по домам. А я остался истуканом стоять и все смотрел на пушкинскую пару. И чем дольше я смотрел, тем больше хотелось мне последовать примеру маньяка и разбить влюбленных вдребезги.
Я глянул на газету в руках. «Обретение храма Всех Скорбящих Радости в селе Марьино». На снимке была церковка с узкой колокольней и семью куполами. Ждут помощи, деньги переводить на счет… Что значит «Всех Скорбящих Радости»? Я, к примеру, скорблю — в чем же найти радость?.. Смиренное словосочетание это проявило на миг какой-то глубочайший, но смутный смысл. Я сходил на почту и перевел пятьдесят тысяч.
Потом залег в мастерской на кушетку, поставив «Гибель богов» (огарки в прошлый раз догорели, но душок остался). Господи, как же я ненавидел Вагнера — с такой же яростью, наверное, как раньше любил! Зато вспомнил лицо — свое собственное, искаженное ужасом, словно в зеркале. В н е р а с к о л о т о м з е р к а л е… ну, конечно, вандал крушил все вокруг после моей мнимой смерти. И стук — в том же месте в странное сопрано Брунгильды ворвался еле слышный, но тем более знаменательный деревянный звук — раз, два, три. Я было рванулся с кушетки, как тогда, должно быть… однако смирился — до такой степени, что, дослушав проклятую оперу до конца, включил по новой… Нет — вспомню, нет — освобожусь!
