Семен схватил босоножки.
— Ее! Тридцать четвертый размер. Маленькая ножка.
— Ах, ты и размер знаешь?
— В материальном мире я различаю малейшие нюансы. По своей профессии… — он вдруг осекся, побагровел, тихонько поставил босоножки на стол.
Я взглянул на доктора: глаза остекленевшие… внезапно ожили, словно электрический разряд пробежал, накаляя атмосферу ненависти — так мне, с Надиных слов, подумалось. Он спросил хрипло:
— Почему блузка разорвана?
— Это уже потом… птица. Это неважно.
— Где ты нашел вещички?
— Пока не могу сказать, Иван Петрович.
— Почему?
— Потому что один из вас и так знает.
Господи, я наблюдал как только мог, вглядываясь, вслушиваясь — ведь чую сговор, если не заговор! — ни один из них не дрогнул.
— У тебя есть основания обвинять кого-то из нас?
— Ребят, мы же трое поросят! — я захохотал… не я — мне было страшно, — а какой-то визгливый живчик во мне. — Мы ж повязаны одной веревочкой, она нас повязала!
— Прекратить истерику! — невропатолог ударил пальцами о столешницу, так что босоножки подпрыгнули, смех застрял у меня в горле.
Семен подал голос:
— Вместе с ее вещами ты обнаружил?.. — Голос сорвался перед последним словом.
— Трупа в том месте быть не может.
«В дупле и ветвях не может, а внизу? — добавил я про себя. — Под девой и юношей?..» Но я не мог наводить их на Надю, по душе не мог.
— Крови нет, — прошептал Семен. — На тебе, Макс, была, а на вещах…
— Значит, ее голую пристукнули.
— Но ты же был одет! Если вы занимались любовью…
— Откуда ты знаешь, что я был одет? Ты меня видел?
— Я… не знаю, я так понял. Следователь упомянул бы о столь важном факте.
— Стало быть, — проговорил доктор веско, — она была убита другим способом. Например, задушена.
— Но кровь ее группы! — вскрикнул Семен.
После гнетущей паузы я сказал:
— Каким бы способом ее ни убили — зачем снимать с мертвой одежду и прятать в место — поверьте на слово — крайне необычное?
— Чтоб нельзя было опознать! — выпалил Семен. — Ее так изуродовали, что опознать можно только по вещам.
— Но коль вещи чистые, то сначала одежду сняли, а потом до смерти изуродовали.
Я говорил с нарастающим гневом. Кто-то из них — а может, оба! — все знает, а я тут мечу бисер перед свиньями!
— Вещи не только чистые, — заметил Семен, — но и непорванные. Вот — одна дырочка на блузке…
— Это потом! Птица разодрала.
— Какая птица?
— Сорока-воровка.
— Макс! — воззвал доктор властно. — Ты заговариваешься. Если так будет продолжаться…
— То я вспомню. Я уже вспомнил стук.
