— А вам сколько было?
— Шестнадцать. Так случилось, что она провела сутки наедине с умершим отцом.
— А где были вы?
— Любовью занимался. Я, конечно, не знал, но когда увидел этого ребенка… в общем, у меня навсегда осталось отвращение.
— К любви?
— Назовем условно так. Я посвятил сестре жизнь.
Неистовый фанатизм звенел в его голосе; очень глубокий и очень опасный человек.
— У Нади осталась психическая травма?
— Иногда ее охватывает чувство смертного отчаяния и брошенности.
— Андрей! Как же вы ей скажете, что я завел себе другую?
Он невидяще смотрел на меня.
— Я старик для нее — бейте на это! Ну, развалина, ни на что не годен.
— Вот уж истинная правда! Как вы посмели объясниться ей в любви?
— Может быть, — сказал я вдруг, — это и есть главная загадка преступления.
— Что вы имеете в виду?
Я и сам удивился безмерно.
— Какая-то вырвалась нелепость, извините. Надя-то уж совсем ни при чем.
Он наклонился надо мной, вглядываясь.
— Вы действительно ничего не помните?
— Стал бы я придуряться!
— А почему бы нет?
— Не помню, честное слово.
— Вы к ней хоть немного привязаны?
— Да, да, я же говорил…
— Ладно, постараюсь ее увезти.
Он ушел, сразу сгинул. Я сидел, сидел, потом пошел куда-то, не домой. Стемнело, но темень стояла прозрачная, как вода в чистом омуте. Местность была незнакомой — узкий проселок извивался меж деревьями-странниками; но, странное дело, казалось мне, будто я в определенное место иду, ноги сами несут в прошлое. Впереди огоньки засветились: маленький лесной полустанок. Да это же Темь — в двух километрах от Змеевки! Рельсы перейти — скоро и больница. Стало быть, я в больницу иду?.. Но пути почему-то переходить не стал, а шел и шел уже по тропке, словно подчиняясь посторонней воле.
Пришел я на сельское кладбище. Высокие ракиты над крестами, на крестах веночки из искусственных цветов чуть освещала западная заря. Маленькая церковь надвинулась ночною громадой, напротив домик из красного кирпича, светится окошко. Я заглянул: старик в облачении за длинным дощатым столом над книгой, в углу лампада под Спасом горит. Он повернул голову и заулыбался, закивал. Открыл дверь, я подошел к порогу.
— Максим Николаевич, как вы?
— Мы разве знакомы?
На сухощавом лице в глубоких морщинах выразилось удивление.
— У меня амнезия, извините. От удара потерял память.
— Про нападение мы наслышаны. Проходите.
— Нет, я на минутку. Просто… потянуло сюда.
— Это хорошо. Не желаете новый иконостас посмотреть?
— В другой раз.
