Отец подскочил к сундуку, на котором я только что сидела, отбросил крышку, выхватил из него тюк ткани, полученной незадолго до этого дня как помощь — приданое от государства новорождённому младенцу, подхватил материал под мышку, бросился к двери. Ты успела перехватить его там, повисла на его руке.
— Не тронь, бродяга! Не отдам! — вопила ты, но отобрать у него не было сил.
Он отшвырнул тебя ногой, ты упала на пол вверх тормашками, а он скрылся за дверью вместе с тканью.
Надеясь ускорить погоню, мы выбежали вдогонку, раздетыми и разутыми, а дул ледяной ветер. Стояла поздняя осень, и когда солнце садилось, становилось очень холодно.
Мы бежали с тобой по петляющей между кочками, заросшими высоким камышом, дороге. Впереди ты, за тобой я. Ты в отчаянии, у тебя, да и у нас, твоих детей, столько было надежд, связанных с этим материалом: сшить платья, а часть его обменять на продукты.
Мы видим отца впереди, но он всё больше и больше удаляется от нас. Ты дико кричишь ему вдогонку:
— Шу-у-ра! Шу-у-ра! Отдай, пожалей малых детей! Ведь погибнем все!
Он слышит, оборачивается, воровски оглядывается по сторонам и ускоряет шаг.
Твои слова потрясли всё моё существо, я боялась за тебя, потому что инстинктивно чувствовала, что ты — тот поплавок, на котором мы все держимся в этом мире.
Вот отец уже только маячит вдалеке в сумерках вечера, пока совсем не исчез с поля зрения. Ты поняла, что всё напрасно, пала на середине дороги на колени и завыла волчицею, вцепившись пальцами в свои спутанные волосы.
В твои глаза без содрогания невозможно было глядеть. В них было что-то такое пугающее, это было ужасно, мама!
Я отскочила в сторону от тебя, на достаточное расстояние, чтобы исключить возможность быть тобой пойманной, на случай, если тебе придёт в голову безумная мысль выместить на мне всё твоё отчаяние. Страх сковал моё тело, захолодил сердце.
Прошло семь лет с тех пор, и вот он явился. Мы выросли, и он нам не нужен. Разве можно верить ему и забыть то время, когда мы нищенствовали по его милости?
Вспомни ещё, мама. Ты, ещё не оправившаяся после трудных родов, Майка, твоя старшая дочь, а моя сестра, ей в ту пору было семнадцать лет, но она, как и ты, совершенно не грамотная, это при сплошной вокруг грамотности, не потому, что глупая, а потому что вы меняли место жительства по три-пять раз в год. Мне, болезненной девочке, не было ещё и восьми лет, никто из нас в то время не мог принести заработок в дом.
