— Хорошо у тебя, баб Катя…
— А хорошо — так и живи. Всё одно — живая душа, а то скучно, тошно мне, старой… Вон, диван в спаленке, постели на нем, спи.
— Да нет, баб Катя, не поняла ты… — я ловлю занавеску, от невесомого сквозняка крылато взметнувшуюся за окно. — Соседи мы теперь, я угол в вашем доме купила.
Екатерина Карповна, единственная оставшаяся в живых подруга моей покойной бабушки, в доме которой и пролетело, как цветочное ливневое лето, мое детство, откладывает вязание, выпрямляясь. Худая, нескладная, в темных одеждах, с отведенными в сторону острыми локтями, она напоминает диковинного черного кузнечика, но лицо, чуть позолоченное светом лампы, в веточках морщин, как старинный царский фарфор, живое и доброе, а глаза ласковые, чуть печальные. Замерев так на миг, она возмущенно всплёскивает руками:
— Ой, лишенько мое! Так у тебя ж вроде…
— Продала я квартиру, баб, а Бадаевский угол купила. Так надо было…
— Ну дела, ну дела… — баба Катя снова опускается в кресло, склоняясь над вязанием. — Да гроша он не стоит, этот угол, каморка одна, кухня закопченная да уборная во дворе… Померли, а Царства Небесного не пожелаю, лихие люди были.
— Откуда знаешь?
— Да уж знаю. До чужого падки были, по дворам да домам всё шарили, в садах пакостили, сивухой своей пол-округи отравили, от нее же и померли… Кто ж тебе такое «добро» продал?
— Риэлтеры, «Ирида».
— Это за твою-то красавицу, за хоромы твои? Дивны дела твои, Господи! — вздыхает, изумляясь, баба Катя. — Ну, надо так надо… Яблок вон возьми, груш, в Бадаевском саду-то — сорняки одни.
— Спасибо…
Меркнет васильковый вечер, ночь идет, черная, глухая, как апрельская вода, идет и затопляет всё — звёзды, яблоки, деревья, низкие узорчатые палисады и сонные цветы, и даже занавески перестали взлетать и испуганно притихли. А мы пьем чай — вишневый, густой, с ласковым уютным запахом летнего сада.
— Баб Катя, рай есть?
Баба Катя утирает с глаз невидимые слёзы, а глаза у нее — цвета гречишного меда в тонких лучиках печали.
— Есть, доча, как не быть… С него земля наша началась, им и закончится. Новое всё будет.
— Это уже написано, баб Катя. Давным-давно написано. «И увидел я новое небо и новую землю».
— Ну, коли написано — так тому и быть… А ты с чего вдруг спросила-то?
— А вот узнать хочу: общий он будет или для каждого — свой?
— Что — общий, зачем — общий? — обижается баба Катя. — Да что ж это тебе — общежитие али сад колхозный? Свой он будет, чистый, ясный, ровно свет утренний, и с самым дорогим для каждого. С тем, что землей до срока поглочено, аль сбыться могло, да не сбылось, али потеряно по собственной глупости.
