— Чей скелет? — выдохнул я.
Он потащил меня вниз, в кабинет доктора.
— Чей он? — снова спросил я, стараясь не глядеть на ввалившиеся глазницы, на обглоданные позвонки, болтавшиеся, как чудовищное ожерелье.
— Папин. Чей же еще? — ответил Шимен, подошел к скелету и щелкнул по провалившемуся носу.
— Я спрашиваю… когда он был жив… — промямлил я отворачиваясь.
— А! — смекнул Шимен. — Одного антисемита. Так говорит папа.
— Антисемита? — поинтересовался я, доселе не слыхавший о такой профессии.
Больше я не отважился спрашивать. Я был уверен, что антисемит — это почти что граф или что-то в этом роде, иначе вряд ли доктор выставил бы в кабинете его скелет. И уж совсем мне было непонятно, почему Шимену так не терпелось закопать его. Не часто ведь в жизни можно увидеть графа, да еще в таком виде.
Пока я лежал, во дворе набирала силу весна. Зазеленели деревья, и за окном, как сватьи на свадьбе, засуетились ручьи. В воздухе стоял неотвратимый птичий гомон, и громче всех, словно заезжий кантор в синагоге, заливался жаворонок, маленький, серенький, с серебряным колокольчиком в горле.
Как бы соперничая с весной, набирался сил и я. На десятый день мне разрешили встать с кровати, хотя выходить на улицу доктор строго-настрого запретил.
— Во избежание компликаций…
Иохельсон частенько употреблял диковинные слона, смысл которых ускользал от меня, как рыба из прохудившейся сети.
Однажды в детскую вошла Юзефа и с насмешливой торжественностью объявила:
— К вам гости.
— Ко мне? — спросил Шимен. Он сидел напротив моей кровати и веселил меня игрой на губной гармошке.
— Кто? — растерялся я.
— Пан грабаж, — сказала Юзефа.
— Зови, — обрадовался Шимен.
Стуча деревяшкой, могильщик поднялся по деревянной лестнице в детскую. Шимен перестал играть на гармошке, предложил Иосифу стул, но одноногий не решился сесть, стоял на пороге и комкал шапку.
— Все улажено, — радостно сказал могильщик. — С сегодняшнего дня я твой опекун. Теперь, Даниил, тебя в приют не запрячут. Выздоравливай.
Он повернулся и зашагал к двери.
— Погодите, — задержал его Шимен. — В гости на одну минуту не приходят.
— Некогда. Банщик Цалэ умер.
— Скажите, пожалуйста, — осмелел Шимен. — Мою бабушку вы закопали?
— Я.
— И дедушку?
— Я, — не без гордости сказал могильщик.
— Вы все местечко зароете?
— Я хороню только евреев.
— А почему?
— Для других есть католическое кладбище.
— На католическом лучше, — заявил Шимен. — Деревьев больше. И надгробия красивее. С ангелочками и крестами. После смерти я попрошу у папы, чтобы меня там похоронили, — сказал он и засмеялся. — А ты, Даниил, на каком кладбище хочешь лежать?
