— Кто — она?
— Иоанна… Ты ее видишь? Видишь? Охряно-палевые тона. И золото.
Она накладывает ему на глаза тампоны, приподнимает культю руки. Ниже подмышки, на уровне сердца, вытатуирована группа крови. Четкие темно-синие буквы и цифры такого же размера, как ее освенцимский номер.
— Рассматриваешь меня? — догадывается эсэсовец. — И как?
Она смотрит на исхудавшее лицо с белками без зрачков. Интересно, что это за оттенок — охряно-палевый?
Каждый день после завтрака самолеты противника пересекают воздушную границу Австрии и летят в направлении… Она поспешно перекладывает больных на носилки, помогает санитарам, и все спускаются в убежище. Там тесно, темно и душно.
— Licht-Luft-und-Sohne! — сценограф выкрикивает лозунг немецкой пропаганды. — Свет, воздух и солнце! Солнце, воздух и свет! Воздух-свет! Воздух-свет! Воздух…
После обеда по радио передают отбой воздушной тревоги, и они возвращаются на свой четвертый этаж. Ничего-ничего, успокаивает она пациентов, сейчас будете отдыхать.
В Вену вступает Красная Армия.
В окнах больницы вывешивают белые флаги и эмблемы Красного Креста. Медсестры и врачи в белоснежных халатах выстраиваются в своих палатах навытяжку.
Русские вбегают с автоматами наизготовку.
— Где СС? — спрашивают они у врача.
Тот молчит.
Подходят к ней.
— СС?
Она тоже молчит.
Солдат направляет на нее автомат:
— А теперь, сестра? Теперь — знаешь?[33]
Она расстегивает манжету и закатывает рукав платья. Показывает номер.
Говорит:
— Освенцим. Полька.
— Теперь знаешь?
Они зовут офицера.
Она все стоит с закатанным рукавом.
— Освенцим… Я полька…
— Тем более, — говорит офицер. — У тебя что, в эту войну никого не убили?
— Всех. Всех убили.
— Ну так надо же отомстить! — Офицер хлопает ее по плечу. — Теперь ты можешь отомстить. Ну? Который тут СС?
— Я не знаю. Я знаю, у кого нет глаз, у кого нет ног. А кто СС — я не знаю.
Солдаты уходят.
Сценограф рыдает, прикрыв лицо полотенцем. Врач склоняется над номером у нее на руке:
— Schwester Мария, Боже милостивый…
Она опускает рукав. Снимает шапочку.
Спускается вниз, ступенька за ступенькой, держась за перила. Из нее словно вытекла вся энергия.
Она думает: как же быть? Мне надо ехать. Мне надо в Маутхаузен, а у меня нет сил.
Она прислоняется к стене госпиталя.
Война закончилась, думает она. Я осталась жива. Война позади. Так почему же я совсем не рада?
