В степи | страница 5
— Так чи не так, а садитесь вечерять.
Кравцов налил себе и гостю по большой рюмке водки и подвинул к нему пироги и миску с горячим борщом.
Бакин молча выпил водку и поперхнулся.
— Эге, да, я вижу, пить вы не мастак.
— Да, как будто.
— А с холоду выпить всё-таки следует.
— Да, я промёрз.
Выпили снова по рюмке и стали есть борщ. Бакин очень голоден, но стесняется слишком часто опускать свою ложку в миску.
Перед колбасой выпили ещё. А после ужина сейчас уже стало заметно, что Бакин захмелел. Глаза его заблестели, и всё лицо стало красным. Он уже не отвечает односложными «да», а говорит без умолку.
Кравцов не может понять многих выражений, но ему приятно слушать речь человека, который кажется ему очень образованным, как приятно было когда-то смотреть в кабинете начальника участка на хорошие картины, где были изображены никогда невиданные им горы и люди в странных костюмах. Баба тоже слушает и всё время мигает глазами как старая обезьяна.
Бакину уже, очевидно, всё равно, и говорит он больше для самого себя, потому что не в силах молчать.
— Знаете, право мне нисколько не жаль, что я разошёлся с отцом, и совесть меня нисколько не мучает, должно быть я бессовестный.
«Главное, что я себя ни в чём виноватым не чувствую, — это главное.
И прошлой своей жизни, когда я пользовался полным комфортом, мне нисколько не жаль. Ничего, ничего абсолютно в ней хорошего не было, всё одна ложь, одна грусть. Отец мой — уважаемый, хороший человек, родил меня, кормил и одевал, а потом отдал в гимназию.
Правда, он никогда не интересовался тем, что у меня делается на душе, и после смерти матери я себя чувствовал в семье таким же одиноким, как и вчера, когда заблудился в степи. Но это — Бог с ним. Показалось ему, что я делаюсь строптивым и начинаю иметь другой образ мыслей, чем его. — Отвёз он меня, тогда уже семнадцатилетнего человека, в другой город и отдал для исправления в пансион при такой гимназии, где я должен был непременно получить аттестат зрелости.
Ну, ничего. Я смирился, прожил зиму, перешёл благополучно в шестой класс и вернулся на каникулы домой.
Тяжело мне жить здесь показалось. Дышать нечем, точно во всех комнатах серкой накурено.
Отец больше в кабинете сидит, своими делами занимается, меня не трогает. Тётка и сестра бродят по дому точно тихо помешанные по саду городской больницы. Спрашиваешь их, что думают делать, чем интересуются. „Ничего, — говорят, — делать не собираемся и будем так жить, как теперь живём, — нам хорошо“.