— Как знаете. Меня это не касается… не может касаться, понимаете, не касается… — и ушла.
— Не сердитесь на маму, — сказала Зина, — она и любит, и желает мне счастья по своему.
Я молча в первый раз обнял её и поцеловал в губы, в оба глаза, в лоб и почувствовал, как всё личико её вдруг стало горячим.
О свадьбе необходимо было сказать и Позднякову. Он не удивился, покрутил цепочкой часов и сказал, что жалованья прибавить ни мне, ни Зине не может, точно я его об этом просил, потом искривился и добавил:
— Охота вам, право…
Венчались мы на Фоминой, днём и без певчих. Должно быть, со стороны, эта свадьба казалась печальной. Было всего две барышни — Лёля и одна старая дева. Шаферами — сослуживцы, принявшие на себя эту обязанность из любопытства. Священник, читая молитвы, поднимал иногда на нас глаза, и в них я видел не то упрёк, не то грусть. После венца заезжали на полчаса к матери Зины, она нас приняла сухо, но и это не испортило нашего настроения.
Побежали дни, которые когда вспоминаешь, то сердце будто на секунду остановится и потом сладко и медленно повернётся. Счастье было в том, что каждый из нас был откровенен друг с другом как со своею совестью. Зина любила одинаково мои и хорошие, и худые качества… Иногда в тихие, безлунные ночи мы садились в лодку и переезжали на заросший лозой и кустарником противоположный берег. Зина садилась на разостланном пледе, а я ложился возле, клал ей голову на колени и в разговорах вся ночь проходила как полчаса.
Мокрым песком пахнет, прошелестит в лозе турухтан, и снова тихо, слышно только, как мерно плещет, точно дышит Днепр. Где-то далеко-далеко, лают собаки.
Случалось, что и среди этого счастья ко мне начинал подкрадываться тот самый страх, о котором я уже говорил, — бессмысленный, совсем не идущий к обстановке.
Должно быть исторический Поликрат испытывал нечто подобное. Зина только улыбалась и гладила меня по голове, когда я говорил ей о своём настроении, и под её ласками снова забываешься, и на душе становится легче.
Потом вдруг откроешь глаза и видишь, что по небу точно бледно-зелёные мазки положены. Листочки лозы трепещут, шевелятся и покрылись росой, закрякала в стороне чем-то испуганная утка, и весь воздух кругом посвежел…
Скорее складывали плед и спешили к себе в квартиру, чтобы нас никто не заметил. Один только кот Ванька знал об этих прогулках и встречал нас снисходительным мурлыканьем, точно хотел сказать: «Я не сержусь, я не сержусь». В этот период времени я несколько раз начинал писать музыку на легенду, которую слыхал от Мастриды, но ничего не выходило. Меня совсем перестало тянуть к скрипке, и если бы она была живым существом, то наверное ревновала бы к Зине. Прошло лето, прошла и вся осень, и ни одного момента не было грустного в нашей жизни. Обставились мы уютно, комфортабельно и не по шаблону. Жалованья хватало как раз, и только сбережений делать мы не умели.
