словно
картины
средневековых
мастеров.
Небо
посмурнело.
Люди,
заламинированные
в
жир,
выглядят
нездорово:
скалятся
желтыми
зубами,
таращат
желтые
белки
глаз,
и
радость
их
кажется
натужной,
словно
в
концлагерь
приехал
фотограф
из
газеты
и
велел
всем
улыбаться.
Занятно.
Модели,
которые
позировали
художнику
столетия
назад,
наверное,
ничуть
не
изменились
с
тех
пор.
А
их
изображения
потускнели,
закоптились,
растрескались.
Портретам
время
не
идет
на
пользу,
это
еще
вечный
юноша
Уайльд
подметил.
А
нам
на
время
плевать.
Мы
временем
не
болеем.
Выход
из
лифтовой
кабины
устроен
там,
где
на
стене
нарисован
последний
не
взмывший
еще
к
далеким
звездам
космический
корабль,
и
обыгран
в
меру
фантазии
автора:
двери
лифта
–
двери
межгалактического
челнока.
Так
получается,
что
вылезаем
мы
в
устаревшем
БУДУЩЕМ
из
корабля,
который
так
никуда
и
не
полетел.
И
правильно,
кстати,
сделал.
Не
хера
там
ловить.
А
перед
нами
–
настоящее.
Бокс,
в
который
мы
попали,
метров
пятьдесят
в
высоту
и
чуть
ли
не
по
полкилометра
в
длину
и
ширину;
точней
не
сказать,
потому
что
насквозь
его
проглядеть
трудно.
От
пола
до
потолка
громоздятся
скрученные
из
композитных
каркасов
конструкции,
похожие
на
склад
какого-‐то
мегамаркета,
на
его
бесконечные
стеллажи
и
антресоли.
И
этот
скелет,
состоящий
из
столбов
и
полок,
превратился
в
целый
коралловый
риф,
населенный
самой
причудливой
живностью.
Каждая
полка
–
полтора
метра,
не
разогнуться,
одни
огорожены
хлипкими
заборчиками,
другие
обустроены
тонкими
разноцветными
стенками
из
всяческого
хлама,
третьи
–
голые.
И
по
этим
полкам,
которых
тут
миллион,
разложен
миллион
человеческих
жизней.
Каждая
клетушка
–
чья-‐то
халупа,
лавка,
ночлежка
или
харчевня.
В
воздухе
висит
пряный
туман:
пар
человеческого
дыхания
пополам
с
