надевает
ее
и
замирает,
похожий
на
скрученную
пружину,
готовую
развернуться
в
любой
момент.
Потом
и
пухлый
бизнесмен
выуживает
откуда-‐то
свою
маску
–
копию
тех,
что
нашлись
у
парнишки
и
у
усатого.
Суетливо
выхватывает
откуда-‐то
аполлоново
лицо
худой
мужичок,
неспешно
пристегивает
к
себе
мраморную
личину
ушастый.
За
ним
следуют
громила
с
нарушенным
лицом,
Витрувианский
человек;
лохматый
парень
скидывает
свою
разноцветную
гавайку
и
облачается
в
черный
комбинезон
–
как
у
остальных,
закрывает
лицо
маской
бога
красоты
и
юности,
за
ним
и
губастый
балагур.
Теперь
обезличены
и
обмундированы
в
черные
одежды
все
девятеро.
- Уснул?
–
поворачивается
ко
мне
тот,
что
был
усатым.
Я
достаю
свою
маску
–
последним.
Приехали.
Стена,
из
которой
мы
выходим,
превращена
в
панно
–
на
всю
ее
огроменную
площадь
нанесено
граффити.
Наивное,
яркое,
слащавое:
улыбающиеся
смуглые
богатыри
с
квадратным
подбородками
и
мыльными
пузырями
на
головах,
арийские
самки
в
серебряных
комбинезонах,
смеющиеся
дети
с
умными
взрослыми
глазами,
легкие
прозрачные
небоскребы,
а
над
ними
–
перетекающее
в
синий
космос
безоблачное
небо,
в
которое
стартуют
десятки
белых
кораблей-‐«Альбатросов»,
изготавливаясь,
видимо,
прыгнуть
через
межзвездное
пространство
к
другим
мирам,
покорить
их
и
навести
туда
мосты
с
битком
набитой
счастливыми
человечками
Земли.
Между
небом
и
космосом
–
многометровыми
буквами
название
этой
румяной
утопии:
«БУДУЩЕЕ».
Черт
знает,
когда
это
все
намалевали.
Давно,
наверное
–
раз
еще
рисовали,
а
не
пустили
на
стену
проекцию
или
не
поставили
экран.
Раз
тратили
еще
краску
на
изображения
детей.
Наверное,
очень
давно,
раз
еще
верили
в
освоение
космоса.
Зато
точно
ясно,
что
с
тех
самых
пор,
как
эту
идиллию
тут
изобразили,
не
чистили
ее
ни
разу
–
так
что
теперь
граффити
покрыто
коричневатым
слоем
копоти
и
жира,
