дымом
готовящейся
еды,
пот
пополам
со
специями,
запах
мочи
пополам
с
экзотическими
ароматизаторами.
Каркасы
стоят
плотно,
от
одного
можно
с
разбегу
перепрыгнуть
к
другому.
Прыгать
нестрашно
даже
на
высоте
каких-‐нибудь
тридцатых
карликовых
этажей:
между
каркасами
повсюду
проброшены
висячие
мостики,
налажены
канатные
дорожки,
протянуты
какие-‐то
веревки
с
сушащимся
бельем
–
даже
если
оступиться,
в
полете
непременно
за
что-‐нибудь
зацепишься.
Облепленные
мириадами
жилых
ракушек,
каркасы
кишат
людьми.
Пестрая
толпа
до
отказа
набилась
на
первый
уровень,
«наземный»
-‐
хотя
от
настоящей
земли
до
него
метров
триста,
и
заполонила
все
остальные.
Кипят,
не
выкипая,
человеческими
лицами
галереи,
кто-‐то
носится
по
держащимся
на
честном
слове
мостикам
–
кажется,
что
люди
барахтаются
прямо
в
воздухе.
По
забранным
в
решетчатые
шахты
лестницам
прокачивают
от
пола
к
далекому
потолку
вязкую
людскую
массу.
Стоит
невыносимый
гвалт.
Миллион
человек
говорят
разом
–
каждый
на
своем
языке:
напевают
вслух
приклеившуюся
к
языку
попсу,
стонут,
кричат,
хохочут,
шепчут,
клянутся,
плачут.
Сбегают
с
этажа
на
этаж
десять
тысяч
лестниц
и
лесенок,
снуют
вверх-‐вниз
шаткие
платформочки
сомнительных
подъемников,
доставляющие
рисковых
пассажиров
и
их
странные
грузы
именно
в
ту
точку
этой
адовой
кутерьмы,
которая
им
непременно
сдалась.
И
притом
вся
конструкция
какая-‐то…
не
прозрачная,
а
дырявая
–
так
что
виднеется
сквозь
нее,
сквозь
решетки,
стенки,
переходы,
балкончики,
развешенное
для
сушки
белье
–
нарисованный
во
весь
потолок
космос
со
звездами
и
аляповатыми
сатурнами-‐плутонами-‐юпитерами,
потому
что
потолок
–
продолжение
того
громадного
граффити,
из
которого
мы
вышли,
и
гордые
астронавты
с
пузырями
на
головах
своими
мудрыми
и
добрыми
очами
(разве
что
желтоватыми)
с
настенного
