Места
в
обрез!
Хорошо,
когда
у
человека
восемь
кубометров
есть!
Жратвы…
Ты
слушаешь
меня?
- Да
слушаю,
слушаю…
–
бурчит
обритая
шпана.
- Жратвы!
Энергии!
Все
на
пределе!
На
пределе!
Тут
каждый
должен
сознательность
проявлять!
Сто
двадцать
миллиардов
шестьсот
два
миллиона
четыреста
восемьдесят
одна
тысяча.
Столько
Европа
тянет.
Больше
–
не
сможет.
Мы
в
опасности.
Демагоги
брешут:
тысяча
туда,
тысяча
сюда…
А
я
тебе
скажу:
стакан
полон,
вот
что.
Еще
капля
–
и
через
край
хлынет.
И
капут
всему.
Я
ловлю
себя
на
том,
что
согласно
киваю.
- И
не
будет
тебе
твоего
бессмертия.
Ясно?
А
все
из-‐за
этих.
Если
есть
у
Европы
враги
–
это
они.
Мрази.
Хочешь
как
зверь
жить
–
делай
выбор,
все
по
закону,
так?
Нет
же.
Они
выкрутиться
хотят.
Тебя
обмануть.
Чтобы
их
отродье
выдышало
наш
воздух,
нашу
воду
всю
высосало!
И
что,
спустить
им
все
с
рук?!
- Хер
им,
тварям,
–
смурно
бухтит
подросток.
- Ты
просто
помни
об
этом,
ясно?
Они
преступники.
Трусы.
Саранча.
Они
должны
заплатить!
Ясно?!
- Да
ясно,
ясно...
- Вот
так!
Ноль
этим
гнидам
пощады!
Усатый
строго
оглядывает
пацаненка,
потом
скидывает
с
плеча
ранец,
достает
из
него
белую
маску.
Оглядывает
ее,
словно
видит
впервые
и
не
понимает,
откуда
она
взялась
у
него
в
рюкзаке.
Потом
натягивает
ее
на
себя.
На
вид
композитный
материал,
из
которого
она
сделана,
неотличим
от
мрамора.
Лицо
на
маске
раньше
принадлежало
древнему
изваянию
Аполлона.
Я
знаю
–
видел
саму
статую
в
музее.
Глаза
у
нее
пустые,
без
зрачков
–
закатились
или
бельмами
затянуло.
Лицо
холодное,
бесстрастное,
парализованное.
Слишком
правильные
черты.
Лепили
его
или
с
самого
бога,
или
с
очень
красивого
мертвеца.
У
людей
–
живых
–
таких
лиц
не
бывает.
Пацаненок
лезет
в
свой
мешок,
вытаскивает
из
них
точно
такую
же
маску,
