Нет
больше
смысла
соревноваться
с
богом,
потому
что
мы
давно
сравнялись
с
ним.
Раньше
вечен
был
только
он,
теперь
–
любой.
Мы
и
на
небеса-‐то
забрались,
потому
что
каждый
из
нас
теперь
бог,
потому
что
теперь-‐то
они
наши
по
праву.
Его
даже
не
свергали
–
он
сам
бежал,
сбрив
бороду
и
переодевшись
в
женское,
и
сейчас
бродит
где-‐то
среди
нас,
неотличимый,
живет
в
кубе
два
на
два
на
два,
один
из
ста
двадцати
миллиардов.
За
европейский
паспорт
любой
бы
душу
продал,
только
души
теперь
раритет.
Но
старикан,
думаю,
тут,
в
Европе.
С
его-‐то
накоплениями…
Лифт
сполз
ярусов
на
двадцать
вниз;
сквозь
туман
и
дым
видно
основания
башен.
Уже
недолго
осталось.
- Я
тебе
вот
что
скажу.
Ты
живешь
в
самое
лучшее
из
всех
времен,
которые
только
были
на
этой
планете.
Не
было
более
счастливого
времени,
понятно?
–
произносит
усатый,
и
я
возвращаюсь
в
кабину.
Говорит
он
вроде
как
со
шпаной,
с
этим
бритым
подростком,
но
остальные
пассажиры
лифта
тоже
оборачиваются
к
нему,
внимают;
лица
у
всех
серьезные.
- Но
только
счастье
это
не
у
всех,
вот
что.
Это
тут,
в
Европе,
у
нас
так.
А
в
России
сам
в
новостях
видел,
что
творится.
Или
с
Индией
как
получилось.
Недаром
все
границы
вечно
беженцами
обсижены,
как
вошью.
Все
к
нам
потому
лезут,
что
у
нас
здесь
халява,
ясно?
Другого
нету.
Не
в
Америку
же,
в
самом
деле,
им
ехать,
так?
Бабла
на
жизнь
не
хватит.
Пацан
хмурится
–
но
кивает,
соглашаясь.
- Вот
ты
тут
родился.
Тебе
бессмертие
по
праву
положено.
Повезло.
А
что,
думаешь,
так
все
и
будет?
Собираешься
бесконечно
жить,
а?
Ничего
тебе
не
гарантировано,
вот
что
я
скажу.
Ноль.
Потому
что
на
халяву
падких
много.
А
все
хорошее
заканчивается.
Воды
в
обрез,
так?
Мочу
свою
фильтруем
и
пьем!
