по
скрипучей
лестнице,
которая
раскачивается
так,
словно
ничто
ее
не
держит
на
этом
свете.
И
там,
наверху,
уже
занимается
пожар
паники.
Ничего,
пусть.
Забравшись,
бежим
цепью
по
узеньким
подвесным
балконам
мимо
мириад
кабин,
хижин,
клетушек.
Люди
прыскают
в
стороны.
Отпихиваем
прочь
зазевавшихся
и
остолбеневших
от
ужаса.
- Быстрей!
–
кричит
Эл.
–
Быстрей!
Навстречу
нам
выскакивает
растрепанная
девушка.
Бросается
на
нас,
как-‐то
глупо
выставляя
руки
вперед.
Ладони
у
нее
перемазаны
в
чем-‐то
желтом.
- Уходите!
Уходите!
Не
надо!
Не
пущу!
- Отвали,
дура!
Что
ты
делаешь?!
–
орет
на
нее
какой-‐то
парень,
дергает
ее
за
платье,
пытаясь
от
нас
оттащить.
–
Что
ты
делаешь?!
Ты
только…
- Дорогу!
–
ревет
Даниэль.
- Она
нам
нужна,
–
решает
звеньевой.
–
Придержите
ее!
Антон
выхватывает
шокер
и
тычет
его
девушке
в
живот;
та
падает,
как
подкошенная,
и
больше
ничего
не
может
сказать.
Парень
пялится
на
нее
недоверчиво,
потом
вдруг
толкает
Антона
обеими
руками
в
плечи
–
так,
что
тот
проламывает
дистрофичную
балконную
оградку
и
летит
в
пропасть.
- Тут…
Это
где-‐то
тут!
–
гаркает
звеньевой.
Выбросив
Антона,
парень
впадает
в
прострацию
–
тут
же
получает
шокером
в
ухо
и
валится
мешком.
Я
выглядываю
с
балкона:
Антон
приземлился
парой
этажей
ниже
на
какой-‐то
перекладине.
Показывает
мне
большой
палец.
Мы
останавливаемся
у
микроскопической
лапшичной:
продавец
помещается
в
своем
заведении
только
сидя,
где-‐то
за
ним
ютится
повар,
вдоль
прилавка,
сделанного
для
карликов
–
ряд
табуреток
с
подпиленными
ножками,
в
конце
занавеска
–
сортир.
Вся
столовка
–
размером
с
киоск.
Соседи
все
на
виду.
Прятаться
негде.
На
стене
у
кассы
висит
голограмма:
мужик
в
розовой
резине,
обтягивающей
его
рельефную
мускулатуру.
Глаза
подведены,
во
рту
–
лиловая
сигара.
Сигара
