ни
у
одной
из
них
не
видно
конца.
Фруктовые
деревья
и
пальмы,
неизвестные
мне
кусты
с
огромными
сочными
листьями,
мягкая
зеленая
трава
–
вся
растительность
тут,
хоть
она
и
ярка
по-‐пластиковому,
несомненно,
настоящая.
Я
впервые
черт
знает
за
сколько
времени
чувствую,
что
мне
дышится
легко.
Словно
всю
мою
треклятую
жизнь
у
меня
на
груди
просидела
какая-‐то
грязная
толстуха,
придавливая
ребра
и
отравляя
мне
дыхание,
а
теперь
я
ее
свалил
и
наконец
почувствовал
свободу.
Давно
я
такого
не
чувствовал.
Может,
и
никогда.
Следуя
по
дощатому
настилу
за
бронзовой
надменной
госпожой
Шрейер,
я
открываю
для
себя
место,
которое
должно
было
бы
быть
моим
домом.
Тропический
остров
–
так
выглядит
резиденция
ее
мужа.
Искусственный
–
но
об
этом
можно
догадаться
лишь
по
его
геометрической
идеальности.
Это
выверенный
круг,
метров
пятьсот
в
сечении.
Ровная
кайма
пляжа
окольцовывает
его.
Когда
госпожа
Шрейер
выводит
меня
на
пляж,
моя
выдержка
наконец
меня
предает.
Я
нагибаюсь,
зачерпываю
горсть
мельчайшего,
нежного
белого
песка.
Можно
было
бы
подумать,
что
мы
на
атолле,
затерянном
где-‐нибудь
в
океанском
безбрежии,
если
бы
вместо
пенистой
водной
кромки
пляж
не
заканчивался
прозрачной
стеной.
За
ней
–
обрыв,
а
дальше,
в
десятке
метров
внизу
–
облака.
Почти
незаметная
уже
с
нескольких
шагов,
стена
поднимается
вверх
и
превращается
в
огромный
купол,
накрывающий
крышу
целиком.
Купол
поделен
на
сектора,
каждый
из
которых
может
сдвигаться,
обнажая
остров
для
солнца.
С
одного
края
между
пляжем
и
стеклянной
стеной
плещется
синяя
вода:
небольшой
бассейн
старается
быть
для
госпожи
Шрейер
куском
океана.
Прямо
перед
ним
на
песке
стоят
два
шезлонга.
Она
устраивается
на
одном
из
них.
-‐ Обратите
внимание,
–
говорит
госпожа
Шрейер.
–
Тучи
всегда
