Прислуги
нет;
иной
раз
проявится
из
тени
человеческий
силуэт,
но
окажется
скульптурой
–
то
из
покрытой
белесым
налетом
патины
зеленой
бронзы,
то
из
лакированного
черного
дерева.
Доносится
откуда-‐то
тихая
старинная
музыка,
и
на
ее
волнах
госпожа
Шрейер
гипнотизирующе
покачивается,
проплывая
через
свои
бескрайние
владения.
Платье
на
ней
–
простой
прямоугольник
из
ткани
кофейного
цвета.
Его
плечи
нарочито
велики,
ворот
–
слишком
груб:
просто
круглая
дыра.
Обнажая
сверху
только
шею
–
долгую,
аристократическую
–
оно,
увы,
непроницаемо
на
всем
ее
стане,
но
вдруг
заканчивается
сразу
на
бедрах
прямой,
будто
начерченной,
линией.
И
за
этой
линией
–
тоже
тень.
Красота
любит
тень,
в
тенях
рождается
соблазн.
Поворот,
арка
–
и
вдруг
потолок
пропадает.
Надо
мной
разверзается
небо.
Я
застываю
на
пороге.
Черт!
Я
знал,
что
это
произойдет,
но
все
же
не
был
к
такому
готов.
Она
оборачивается,
улыбается
мне
снисходительно.
-‐ Неужели
вам
не
случалось
бывать
на
крышах?
Плебей,
имеет
в
виду
она.
-‐ По
работе
мне
гораздо
чаще
приходится
торчать
в
трущобах,
Эллен.
Вам
не
случалось
бывать
в
трущобах?
-‐ Ах
да…
Ваша
работа…
Эрих
говорит,
вы
убиваете
людей?
Спросив,
она
словно
и
не
ждет
ответа
–
отворачивается
и
движется
дальше,
увлекая
меня
за
собой.
И
я
не
отвечаю.
Наконец
переварив
небо,
я
отдираю
себя
от
дверного
косяка
–
и
понимаю,
куда
привез
меня
лифт.
В
подлинный
рай.
Не
в
засахаренный
христианский
эрзац,
а
в
мой
персональный
парадиз,
которого
я
никогда
не
видел,
но
о
котором,
оказывается,
всю
жизнь
мечтал.
Вокруг
меня
нет
стен!
Ни
единой.
Я
стою
на
пороге
большого
бунгало,
занимающего
середину
обширной
песчаной
поляны
в
сердце
одичавшего
тропического
сада;
в
разные
стороны
отсюда
проложены
настилы
дорожек,
и
