Здесь, по другую сторону забора,
Где, узкий, Леты тянется ручей, —
Мир, как он есть, оставлен без разбора,
Бесхозный, неподписанный, ничей.
И даже небо, – здесь оно иное,
Прозрачное, без привкуса вины,
Иконописца зрение сквозное
В нём достигает высшей глубины.
Казалось, распадётся без проклейки.
Но, видишь: дышит мудрая душа,
Под монотонный звон узкоколейки,
Сквозь сломанные стебли камыша.
Хрустят морозом стянутые лужи.
Изнанка неба в сполохе свинца.
И – первый снег, лохматый, неуклюжий,
Летит на ощупь, над травою кружит,
Доверчиво касается лица…
В заброшенных домах культуры
пусты заглохшие фонтаны.
Муз гипсовые изваянья
белеют сквозь кусты чертополоха.
И то пройдёт олень,
то белочка заскачет,
но нежный етти в глушь проковыляет
(но говорят, что это прежний сторож),
то – если в небе полная луна —
завоет волк, как нудная собака,
и снова, снова,
снова тишина.
Но времени диктату вопреки
прекрасна прохудившаяся площадь,
