Не могло быть и речи о том, чтобы Флоренция слепо бросилась вслед за Юлием II в авантюру, которую все — включая приближенных папы — считали рискованной, но некоторые дипломатические предосторожности надо было все же предпринять.
Не только Флоренция пыталась охладить боевой пыл Юлия II. Венецианцы вооружились до зубов, якобы для того, по утверждению их посла, чтобы отразить возможное наступление Максимилиана, а на самом деле, чтобы испугать папу. Призванный папой маркиз Мантуанский>[48] задерживался, что, по мнению некоторых, означало: король Франции устранился от участия в походе. Говорили, что Людовик XII обещал свою помощь очень неохотно и под давлением королевы Анны, которая, будучи очень набожной, желала угодить папе, но Людовик XII мог и отказаться от выполнения своих обещаний.
Никколо должен был распутать весь этот клубок интриг, разобраться в намерениях каждого и, если дело окажется серьезным, оценить силы папы. Последние были сосчитаны быстро. Что же касается плана Юлия II, то он был прост и ясен: ничто не мешало ему занять Перуджу. Дальнейшее, по мнению Никколо, зависело от французов. Если папе не удастся расшевелить их, он может позвать на помощь Светлейшую — на это надеялись венецианцы, рассчитывавшие таким способом сохранить Римини и Фаэнцу, отобранные ими у Чезаре Борджа. Неопределенность не помешала Юлию II объявить о своем прибытии в Болонью и отдать приказ ее правителю приготовить квартиры для пятисот французских копий. Он — бессознательно или же для устрашения — всячески демонстрировал величайший оптимизм: у него была, как он говорил Никколо, «подпись короля» и ему этого было достаточно. Людовик XII и вправду повелел Шомону д’Амбуазу, правителю Милана, предоставить в распоряжение Юлия II все свободные войска.
Поход, в котором участвовал Никколо, больше напоминал папское турне. Юлий II, чтобы исключить в свое отсутствие любую возможность беспорядков, потащил за собой всех своих кардиналов и их семьи — в Риме остались только больные да беспомощные старики.
Форсированным маршем прошли Витербо, Монтефьясконе и Орвьето, покидая лагерь на заре или затемно, при свете факелов. Шестидесятилетний папа был неутомим. Везде толпы народа ожидали папского благословения, но в Орвьето ему устроили прием, который превзошел все. На главной площади посадили дуб — эмблему делла Ровере, — скрытый в его ветвях детский «хор ангелов» строфу за строфой повторял за приглашенным для такого случая «Орфеем», стоявшим у подножия дерева, латинские вирши, восхвалявшие понтифика. Полный триумф!
