Ее руки взметнулись над темной тенью мужчины. Тот повернулся, приник к ней — Маша узнала высокий, чуть сутулый силуэт. Директор завода Спасов… Вот оно как, у них, оказывается, любовь.
— Ты без мальчиков не можешь, а я без тебя умру, не смогу, — глухо проговорил Николай Николаевич, уже не стараясь приглушать голос. — Вся жизнь псу под хвост, если бы не ты… Как я один уеду?
— А ты не уезжай, пусть будет как будет… — с тоской проговорила Раиса. — Семь бед — один ответ.
— Ну да, ты хочешь, чтобы Сергей меня пристрелил… Или тебя? У него ума хватит, — обреченно проронил Спасов.
— Никого он не тронет, он все с самого начала знал, захотел бы — давно пристрелил бы, — устало проговорила Раиса.
Маше казалось, что ей снится и эта залитая лунным светом веранда, и сцена на крыльце — настолько все было нереальным: страсть в словах любовников, реплики, которые словно произносили герои какого-нибудь фильма. Она боялась шевельнуться, чтобы не выдать себя. Сердце билось в горле, словно она не чужое объяснение слышала, а сама участвовала в нем. Но Маше ни разу не доводилось слышать ничего подобного в жизни. Ей казалось, что она сгорит со стыда, если Раиса и Спасов поймут, что она невольно подслушала их ночной разговор.
Она постаралась неслышно лечь, укрылась с головой. Но тут же почувствовала, что кто-то сел на край тахты. Откинула одеяло — на нее смотрела блестящими глазами Раиса.
— Слышала? — почти безразлично спросила она.
— Слышала… — не стала лгать Маша.
— А слышала, так скажи: как жить? — Раиса взялась длинными сильными пальцами за горло. — Люблю его, сил нет, а мужа не люблю и никогда не любила. А как уйти — детей не отдаст.
— А как же вы замуж пошли, если не любили? — пискнула Маша сорвавшимся голосом.
— Пошла… Молодая была, дура, нравился он мне, — усмехнулась та. — Ухаживал, никого ко мне не подпускал, измором взял. Думала, полюблю, он красивый, сильный… Откуда же я знала, какая она, эта любовь, бывает. Двоих детей родила, а полюбила только в тридцать лет. Вот и мучаюсь уже четыре года — и уйти некуда, и расстаться с ним не могу… Мужа жалко, его жалко, а детей жальче всех…
Маша не знала, что сказать. Ее собственная история, тоже горькая, трудная, сейчас казалась ей придуманной — в ней никто не страдал, кроме нее самой.
— Ладно, спи, — устало проговорила Раиса. — Я завтра рано уйду, у нас беда на заводе — надо лотки с икрой промывать. Их грязью, илом забило, а икра уже живая, наклюнулась. Вся работа за лето псу под хвост, если не спасем. Тридцать миллионов икринок, представляешь? Я дверь захлопну. Врач приедет, постучит, немец твой небось сообразит открыть?
