Можно сказать лишь одно: человеку свойственно представать перед собеседниками таким, каким, по его ощущениям, он соответствует уже сложившемуся образу. Мы видели в Светлане Иосифовне человека тонкой душевной организации, трагической судьбы, неуемного характера. Такой она и была с нами.
Обо всем остальном предстояло судить по самым разным фактам, событиям, свидетельствам.
В результате всех семейных неурядиц, родственных разборок и склок с властями мать и дочь оказались в Москве так же одиноки, как и на чужбине. Светлане постоянно казалось, что за ней следят, подслушивают ее телефонные разговоры, постоянно преследуют журналисты. Справедливости ради надо сказать, что подчас за такой негласный надзор она принимала, быть может, несколько повышенное внимание властей.
Предложили, например, отличную квартиру в элитном доме на улице Алексея Толстого в Москве, а Светлана отказалась, сказав, что не желает жить среди партаппаратчиков и кремлевских чиновников.
Для учебы Ольги были предложены несколько лучших столичных школ, но ни одна не устроила - всюду мерещилась «советская казарма». Меж тем учителя, беседовавшие с дочерью, были поражены ее вопиющим невежеством и неуживчивым упрямым характером.
В Москве Светлана пыталась восстановить отношения с некоторыми старыми друзьями, бывшими коллегами, но и это не удалось. Люди сторонились ее. Известно лишь о встрече с Федором Федоровичем Волькенштейном, человеком, которому она посвятила свою первую книгу «Двадцать писем к другу».
Из интервью Светланы Аллилуевой:
«Этот месяц был сплошным кошмаром. Меня все время мучила мысль: зачем мы приехали сюда? Это было каким-то неоправданно опрометчивым шагом, идиотством каким-то. Я сама навесила на себя старые цепи. Между прочим об этом же мы говорили и с Федором Федоровичем Волькенштейном, Фефой, как я его называла. Это были его слова: «Зачем ты приехала сюда? Мы все привыкли к тому, что ты живешь за границей. Твои дети и без тебя в порядке. Что тебе здесь делать? Позволять и дальше, чтобы тебя использовали для пропаганды? Ведь тебе этого не нужно?» Мне нечего было ответить. Я была не готова сказать ему, что мы уедем. Еще надеялась.
Я уже говорила вам, что по натуре во многом мистик. Очень верю во всякие предзнаменования, астрологические прогнозы, верю в сны. Я их очень четко помню, словно это была явь. И вот в ту московскую пору то ли во сне, то ли во время беспокойного ночного бдения мне явился образ страны, в которой я никогда не жила, но где родились, жили, любили почти все мои предки. Всю ночь я повторяла лермонтовские строки: «Быть может, за стеной Кавказа сокроюсь от твоих пашей, от их всевидящего глаза, от их всеслышащих ушей». Это видение было настолько зримым, что уже наутро у меня было готово решение: нам с Ольгой сейчас самое место в Грузии. В Москве мы уже не могли больше выдержать. Я написала письмо в правительство, умоляя разрешить нам уехать».
