— Мы были друг другом довольны, господин Исламбек, — подвел он итог. — Я, во всяком случае.
Штурмбанфюрер перестал ходить и остановился перед арестованным шагах в двух, уперся взглядом в Исламбека, острым, испытывающим. Ему хотелось увидеть отчаяние в глазах Исламбека — ведь они прощались: один оставался здесь, чтобы жить, второй уходил навсегда, в небытие. Дитрих знал, какие слова будут начертаны в приговоре. Впрочем, предполагал их и унтерштурмфюрер. Теперь предполагал.
— Вы не задумывались над вопросом, зачем я так долго держал вас здесь? — не отрывая взгляда от Исламбека, спросил Дитрих.
Исламбек догадывался, но надо ли было высказывать свои предположения и сомнения гестаповцу.
— Видимо, была надобность.
— Да, да… Была надобность.
Штурмбанфюрер повернулся всем своим большим телом, четко, как башня на подъемном кране, и пошел к столу. Сел, издали еще раз глянул на Исламбека. Неопределенно, будто колебался, отпустить арестованного или подержать еще. Последнее пересилило, и Дитрих жестом предложил Исламбеку сесть.
Пока Исламбек нерешительно, медленно двигался к стулу справа у стены, предназначенному для допрашиваемых, гестаповец продолжил свою мысль:
— Была надобность… Вы сбили меня с толку своим упоминанием Ораниенбурга. И не только меня…
Саид намеревался опуститься на стул, на самый краешек — так он делал всегда: не совсем удобное положение помогало ему не расслабляться при допросе. Сейчас он избрал левый край, с чуть потертой желто-серой обивкой.
— Сюда! — очертил в воздухе путь к креслу у стола Дитрих. — Сюда, господин Исламбек.
Внимание следователя, не подчеркнутое, не продиктованное хитростью, кольнуло Саида. Напугало: «Мы прощаемся. Я больше не нужен ему. Даже как источник полезных сведений».
Опуститься в кресло оказалось трудно. И не потому, что он отвык от мягкого плюша, от пружин и подлокотников — он тронул ласкающей рукой глубокий ворс, и пальцы вспомнили прошлое — покой и тишину, а потому, что это было последнее. Последнее в жизни.
Он сел и посмотрел на стол. Стол был ближе всего — полированный с золотистыми прожилками в доске. И чернильный прибор: задымленная временем бронза. Какая-то фигурка с поднятым над головой цветком, будто протянутым к штурмбанфюреру. Не к Саиду.
— Ораниенбург… — растянул мечтательно слово Дитрих. — Откуда вы взяли это название? Придумать его невозможно. Невозможно для человека…
Саид стал гладить плюш на подлокотнике, трогал его осторожно. Он думал о сказанном сейчас гестаповцем.
